Сквозь время - [17]

Я часто встречался с Кульчицким и до его отъезда в Москву, где он поступил в Литинститут (на первом курсе Харьковского университета мы учились в 1937–1938 годах), и в каждый его приезд из Москвы в Харьков. Меня всегда трогало чувство коллективной солидарности с поэтами своего круга, которое отличало Кульчицкого. В каждый его приезд он в большей степени, чем свои стихи, читал стихи своих товарищей, особенно Слуцкого, которого высоко ценил, знал наизусть все его новые произведения, такие, как стихи о парижском Доме Инвалидов, стихи о коммунизме. Вообще любимых поэтов Кульчицкий помнил очень хорошо, мог их читать наизусть подолгу. Маяковский, Блок, Сельвинский, Багрицкий, Хлебников, Асеев, Кирсанов — так, насколько мне помнится, определялись в первую очередь его симпатии. Ценил он и ранние стихи Тихонова, поэзию Светлова, раннего Прокофьева, Павла Васильева, Бориса Корнилова. Высоко ценил Марину Цветаеву.

Вообще при первом же общении с ним ощущалось, что он буквально живет поэзией, что это дело всей его жизни, ее смысл, ее главное назначение.

* * *

У меня сохранилось несколько стихотворений Михаила Кульчицкого, написанных им в память нашей дружбы. Одно из них было мною опубликовано в «Литературной газете» вместе с небольшой статьей о Кульчицком. Вот строки из него:

…Я родился не весной, а в осень,

Первое, что я познал на свете, —

Серый дым дождя и шум деревьев

От дождя тяжелою листвою.

Это было — август. Я родился

В день, когда убили в поле Щорса.

Я узнаю в бытии: последний

Вздох его не был ли моим первым?

Есть приметы, чтоб врага приметил,

Есть поверья, чтоб себе поверил —

Я хочу, чтоб знаком нашей дружбы

Было бы поверие о Щорсе.

По стиху эти строки напоминают интонации Багрицкого. Но гораздо важнее этих сопоставлений то, что здесь ярко выражен главный мотив поэзии Кульчицкого: ощущение неразрывности своей судьбы с революцией, восприятие революционной традиции как основы своей жизни. Стихотворение это было названо «На дружбу» и датировано 12–20 февраля 1939 года. За месяц до этого Кульчицкий подарил мне другое стихотворение, которое назвал «Стихи другу». В нем есть предощущение грядущей войны, близящихся боев за коммунизм. Органически входит в эту тему мотив революционного интернационализма, который был так широко развит в поэме Кульчицкого о России «Самое такое». В «Стихах другу» поэтический синтаксис еще усложнен, затруднен. Стремясь добиться предельной четкости и точности выражения, живой интонации человеческого голоса, Кульчицкий сознательно опускал некоторые связующие слова. Получался своего рода поэтический пунктир. Впрочем, искания такого рода были не у одного только Кульчицкого, но ему они были особенно присущи. Вот эти стихи:

Вечер — откровенность. Холод — дружба

Не в совсем старинных погребах.

Нам светились пивом грани кружки,

Как веселость светится в глазах.

Мы — мечтатели (иль нет?). Наверно,

Никого так не встревожит взгляд.

Взгляд. Один. Рассеянный и серый.

Медленный, как позабытый яд.

Было — наши почерки сплетались

На листе тетради черновой,

Иль случайно слово вырывалось,

Чтоб, смеясь, забыли мы его.

Будет — шашки — языки пожара

В ржанье волн — белесых жеребят,

И тогда бессонным комиссаром

Ободришь стихами ты ребят.

Все равно — меж камней Барселоны

Иль средь северногерманских мхов —

Будем жить зрачками слив зеленых,

Муравьями черными стихов.

Я хочу, чтоб пепел моей крови

В поле русском… ветер… голубом.

Чтоб в одно с прошелестом любови

Ветер пить черемухи кустом.

И следы от наших ног веселых

Пусть тогда проступят по земле

Так, как звезды в огородах голых

Проступают медленно во мгле.

Мы прощаемся. Навеки? Вряд ли!..

О, скрипи, последнее гусиное перо!

Отойдем, как паруса, как сабли

(Впереди — бело, в тылу — черно).

В этом стихотворении встречаются и характерные тогда для Кульчицкого, как, впрочем, и для многих его сверстников, романтические мотивы, навеянные литературными ассоциациями («О, скрипи, последнее гусиное перо!» и т. д.). В двух других стихотворениях Кульчицкого, которые у меня сохранились, мотивы эти выражены еще сильней. Одно из них написано в манере, имитирующей «Александрийские песни» М. Кузмина, другое — «Пожелание» — тоже стилизовано. Но и в этих стихах видна любовь Кульчицкого к конкретной детали, к предметной ощутимости образа (в стихотворении, посвященном Кузмину, есть, например, строка: «тетрадь на простой серой бумаге с чуть желтоватыми сосновыми жилками…»). Первое из этих стихотворений помечено 7 октября 1937 года, второе — 25 октября 1938 года.

С годами книжная романтика все более уступала место в стихах Кульчицкого живой романтике революции и боев за нее.

* * *

Кроме стихотворений Кульчицкого у меня сохранилось характерное для него письмо в редакцию «Литературной газеты», написанное от имени студентов 1-го курса филологического факультета (или, как писал Кульчицкий, «литфака») Харьковского университета. Типичный для Кульчицкого острый почерк. Письмо написано на вырванном из тетради листке. В конце письма — и это очень показательно! — нарисован — как бы вместо подписи! — красноармеец в шлеме времен гражданской войны. Оно, конечно, несколько наивно, это письмо, — по манере, впрочем, но не по существу. Но как в нем проявилась любовь Кульчицкого к поэзии, забота о ней! И как отчетливо выражен гражданский, революционный пафос молодого поэта в неуклюжих, по-мальчишески угловатых строках. Приведу несколько выдержек из письма: