Сквозь тьму с О. Генри - [69]

В приёмной были какие-то посетители. Начальник вышел из кабинета, приказав мне выдать Биллу его бумаги. Как только все разошлись и мы с Биллом остались одни, выносить напряжение стало невозможно. Мне хотелось впихнуть в эти последние минуты всё, что только возможно. Хотелось сказать ему: «Удачи! Господь вас благослови! Пошли вы к чёрту!»

Но никто из нас не произнёс ни слова. Билл отошёл к окну, а я присел у стола. Минут десять он стоял, отвернувшись, и молчал. Мне казалось, что происходящее мало волнует его. А ведь сейчас он уйдёт — и всё…

— Билл, — мой голос дрогнул от негодования, и Портер сразу же обернулся ко мне, — вы же скоро окажетесь на свободе. Не могли бы вы не поворачиваться ко мне спиной эти последние минуты?

Его губы тронула ласковая улыбка, он протянул мне свою сильную, большую руку:

— Эл, вот вам книга, я её выписал из города специально для вас.

В руке он держал книгу стихов Омара Хайяма.

Я вручил ему документы и пять долларов подъёмных. Портер располагал собственным капиталом долларов в шестьдесят-семьдесят — получил за последний рассказ. Он взял пять долларов и протянул мне.

— Полковник, отдайте это Билли — пусть потешит свою сенситивную атаксию хорошей выпивкой.

И это было всё. Он направился к двери… и вернулся с прежним озорным блеском в глазах.

— Встретимся в Нью-Йорке, полковник. Может так статься, что вы окажетесь там раньше меня. Я вас найду. До свидания, Эл.

Голос к концу этой краткой речи подвёл его, сорвался. Он снова двинулся к двери и вышел, ни на секунду не задержавшись и не оглянувшись. У меня было такое чувство, будто что-то юное, прекрасное, что-то глубоко любимое и притягательное ушло навсегда.

— Всё, на календаре больше нет листков, Эл!

Билли Рейдлер зачеркнул последний день, покачал головой и выдрал листок. Повисла мрачная тишина.

— Теперь любой день будет похож на ночь.

Глава XXVI

Эготизм,[38] то есть осознание своей сверхценности — вот та лестница, с помощью которой человечество выкарабкалось из джунглей. Эготизм безграничен. Он простирается до небес, где выстилает собой дорогу богам и ангелам, чья единственная обязанность и удовольствие — управлять Человеком. Эготизм не останавливается на пороге смерти, он и за могилой натягивает тонкую, словно волос, нить, по которой пролегает путь в Бессмертие. Без эготизма Человек никогда бы не поднялся выше животного уровня.

Есть только одна пропасть, через которую не переброшен мостик эготизма — между Миром и Тюрьмой. Лишённый свободы узник постепенно утрачивает дух и лишается надежды. Он ничего не ждёт, потому что его вера в себя подорвана.

Когда Билл Портер шествовал к выходу из тюрьмы в своих скрипучих туфлях и нахальных жёлтых перчатках, которыми его снабдил Стив Бассел, ни я, ни Билли Рейдлер даже и не мечтали когда-либо вновь услышать звук знакомых шагов. Портер лёгкой походкой ушёл из нашей жизни. Ну что ж, мы были счастливы уже тем, что он одарил нас светом своей солнечной личности, когда жил с нами одной жизнью. Спасибо и на том.

По временам мы вспоминали о нём, и эти разговоры всегда заводил Билли:

«Мне нужен табак особого сорта. Наверно, черкну Биллу, пусть пришлёт».

Или, когда его вновь беспокоило состояние собственной шевелюры:

«Какой я дурак, забыл попросить Билла наделать мне побольше бальзама. Этак я облысею ещё до того, как он пришлёт нам свой адрес. Слушай, Эл, он же вроде бы обещал тебе помочь с твоим рассказом. Ну и как?»

Но проходили недели за неделями, а от Билла не было ни слуху ни духу. Прошло полтора месяца — и из почтового отделения в приёмную начальника прибежал курьер с письмом, помеченным «Питтсбург». Курьер доставил также записку от Рейдлера: «Эл, пошли мне это письмо назад. Моя сенситивная атаксия жаждет узнать, что же там накалякал Билл. Всегда твой даже в смертельной опасности Билли».

Вот первое письмо от Билла Портера (к этому времени он уже взял себе имя О. Генри), которое он послал мне в каторжную тюрьму Огайо. Он не забыл нас и даже сделал кое-что для своих бывших сотоварищей:

«Дорогой Дженнингс. Я намеревался написать вам с Билли чуть ли не каждый день после того, как покинул вас, и всё же приходилось откладывать это дело, потому что я со дня на день собирался отправиться в Вашингтон (выражаюсь совсем как Джексон Каменная Стена,[39] не так ли?). Я неплохо устроился здесь, и всё же собираюсь переехать в течение двух недель.

Я начал работать и вошёл в деловые контакты с издателями, что принесло мне неплохую прибыль — больше, чем любой другой бизнес. Я хотел бы поведать вам, что Питтсбург — это самая захудалая и вонючая дыра на всём белом свете. Люди здесь самые невежественные, плохо воспитанные, подлые, хамоватые, забитые, грубые, грязные, злобные, косноязычные, неприличные, богохульные, гневливые, непросыхающие и ничтожные барбосы, каких я только мог бы себе вообразить. Население Колумбуса — просто образец благородства в сравнении с этим сбродом. Я не задержусь здесь дольше необходимого.

Должен упомянуть, что пишу вам сейчас по особому поводу. Я завязал оживлённую переписку с издателем «Журнала для всех».[40] В августе я продал ему пару рассказов и получил заказ на новые. В одном из писем я предложил ему опубликовать статью под названием… ну что-то вроде «Как весело и с выдумкой ограбить поезд» и заверил его, что смогу сподвигнуть самого настоящего эксперта на её написание.