Сквозь тьму с О. Генри - [22]

Фрэнк, полыхая гневом, забился в угол, отстраняясь от меня, словно я совершил какое-то злодейство. Такое его поведение терзало меня. Всем им, кажется, было не по себе рядом со мной, однако я считал, что действовать иначе не мог.

Я убил не преднамеренно, а лишь спасая Билла. Раскаяние за смерть дона меня не мучило, а вот молчание Портера жгло, словно тысячи осиных жал. Мне хотелось, чтобы хоть кто-нибудь подтвердил, что я поступил правильно.

Во мне поднялись невыносимое раздражение и досада на моих спутников. Было такое чувство, будто я сижу в «Чёрной Марии»[20] и направляюсь на эшафот. Безмолвие тяготило и душило, как жаркое дыхание мексиканской ночи.

Карета свернула на узкую пальмовую аллею. Деревья походили на стоящие стоймя чёрные клинки. Единственным звуком, нарушавшим тишину был стук подков. В молчании моих спутников явно ощущалось суровое осуждение.

— Проклятые неблагодарные… — прошипел я, больше себе самому, чем им. Портер шевельнулся и наклонился вперёд, протянув мне ладонь. Наши руки встретились. Мне мгновенно полегчало. Никакие слова не могли так утешить и успокоить меня, как это тёплое, выразительное пожатие.

Мили убегали, а мы всё ехали — молча и быстро. По-прежнему царило молчание. Ректор закурил сигару. Тусклый огонёк спички на секунду выхватил из темноты лицо Портера.

Оно всё ещё носило отпечаток пережитого потрясения, странное выражение отвращения, словно он стыдился самого себя и той легкомысленной прихоти, что привела к столь трагической развязке — слишком несправедливому последствию его шутливой беспечности. Не поняв серьёзности момента, он ответил улыбкой на вызов — такое случается на балах сплошь и рядом. И вот из-за такого незначительного инцидента на него свалилось подлинное несчастье. Он был совершенно подавлен.

Похоже, что вообще все несчастья в его жизни произошли подобным же образом. Закон причины и следствия в его случае действовал странно — следствие по своим масштабам не соответствовало причине.

Вместе с протянутой мне рукой Портера моя личная трагедия окончилась. Для него же она навсегда осталась одним из самых ужасных в жизни воспоминаний.

Как-то раз он заговорил об этом случае вслух. Мы тогда сидели вместе в кабинете начальника тюрьмы Огайо.

— Тот вечер, — сказал он, — был самым страшным в моей жизни.

Я не мог этого понять. Ведь ясно же было — кто-то из них двоих должен был умереть.

— Почему? — спросил я.

— Полковник, в произошедшем было столько же моей вины, сколь и у убийцы, — ответил он.

— Вы ведь не сожалеете о том, что погиб именно дон? — Его взгляд на происшедшее тогда ошеломил меня.

— Я всегда об этом сожалел! — ответил он.

Он не столько сожалел о смерти дона, сколько о своей пропащей жизни. Я думаю, что Портер предпочёл бы смерть унижению, которому он подвергался, сидя в тюрьме.

Если бы мы тогда остались в Мексике, то, возможно, избежали бы будущих напастей. Но мы поспешно уносили ноги, хотя никто не желал покидать эту страну.

В пятидесяти милях к юго-западу от Мехико-Сити лежала самая плодородная долина в мире. Нам она приглянулась.

Там мы и подумывали обосноваться. Здесь всё росло чуть ли не само по себе, что бы ты ни бросил в землю — бананы, маис, авокадо. Особенно пальмы были хороши.

— Здесь, — сказал Портер, когда мы решили приобрести эту землю, — можно работать и предаваться мечтам.

Я не понял тогда, что он имел в виду, смысл его слов дошёл до меня, когда я прочитал «Королей и капусту». Мы с Фрэнком тоже надеялись обрести здесь себя. У каждого были свои мечты…

Но теперь, в этом молчаливом бегстве, мы распрощались с мечтой. Для нас с Фрэнком это было лишь очередное злоключение — одно из великого множества. Для нашего же молчаливого, но острого на язык приятеля Билла это страшное происшествие стало поворотным пунктом в жизни.

Никто из нас и вообразить не мог, что в будущем нашего друга ждала тюрьма. Мы — другое дело, но он… Кто мог знать, что этот прирождённый аристократ будет вынужден хлебать баланду вместе с ворами и убийцами и прятать свою гордость в карман при одном только косом взгляде тюремного сторожа? И только Портер, мне кажется, знал, покидая Мексику, что смерть была бы для него лучшим уделом…

Если бы мы поселились в той чудесной долине, он, возможно, избежал бы ожидающей его горькой судьбы. Забрал бы к себе дочь. Не пришлось бы вынести столько стыда, таская полосатую робу, — стыда, измотавшего его душу и поломавшего жизнь.

Но его легкомысленная улыбка, посланная чужой невесте, имела катастрофические последствия.

Теперь-то легко понять, почему на его лице прочно поселилось выражение безмерного ужаса.

Когда мы добрались до дома Ректора, Слон плеснул нам виски и попытался поднять настроение. В дверь постучал возница и сообщил, что упряжка готова. Портер был настолько не в себе, что услышав стук, подскочил и чуть не свалился в обморок.

— Не беспокойтесь, — сказал Ректор, пожимая нам руки. — Всё будет в полном порядке, этому человеку можно доверять. А я отправлюсь обратно в отель, и скажу полиции, что вы в моём доме. Это даст вам немного форы.

Мы доехали до маленькой придорожной станции на пути в Тампико, затем сели на пароход в Мазатлане и, наконец, прибыли в Сан-Диего, собираясь оттуда направиться в Сан-Франциско. Но туда мы так и не попали.