Сквозь тернии - [7]

— Как это ничего, если вы висите на стене? Не валяйте дурака, это частное владение, и вам тут нечего глядеть! Иначе получите!

Он был злой дядька и кошмарный на вид: вся одежда у него была грязная и рваная. Когда он подошел к нам, я увидел, какие огромные и грязные у него ботинки. Слава Богу, стена была три метра высотой, достать он нас не мог.

— Мы просто иногда играем здесь, — сказал Джори, который никого не боялся. — Но мы ничего не трогаем. Все здесь, как было.

— А теперь сматывайтесь отсюда! И чтоб ноги вашей здесь не было! Этот дом купила одна богатая леди, и она не желает, чтобы на ее заборах висели дети. И не думайте, что сможете забраться сюда без спроса: она старуха, но у нее много слуг.

Слуг! Ничего себе!

— Богатые люди имеют право жить по своему разумению, — добавил он. — Все, что им вздумается… Бог — это деньги, вот что я скажу.

У нас была одна прислуга — Эмма, значит, мы не богатые. Джори говорил, Эмма для нас — как добрая тетя: не родственница, не прислуга. Для меня Эмма была чем-то обыденным, ее я видел, сколько помнил себя, и я знал, что меня она любит меньше, чем Джори. Я ее тоже не любил.

Прошло несколько недель. Занятия в школе закончились. А рабочие все еще отделывали соседнее владение. Мама и папа уже, конечно, заметили перемены, и нельзя сказать, чтобы они были счастливы. Мы с Джори оба недоумевали, отчего у нас в доме никогда не бывает гостей, но мама с папой не хотели этого.

— Это все из-за того, что они до сих пор влюблены друг в друга, — шептал мне Джори. — Вспомни: Крис — третий муж у нашей мамы, и ее цветение еще не закончилось.

— Какое такое цветение? — удивился я. — Не вижу никаких цветов.

Джори с почестями перешел в первую ступень высшей школы… Я еле-еле переполз в пятый класс. Я ненавидел школу. Ненавидел и всю эту суету, эти перемены вокруг соседнего особняка. С него слетела вся таинственность. А как интересно нам с Джори там было!

— Мы переждем, а потом как-нибудь прокрадемся посмотреть на эту старуху, — прошептал мне Джори, чтобы не услышали все эти садовники, окапывающие деревья и стригущие кустарник.

Она стала владелицей огромного куска земли, эта старуха. Значит, понадобится еще много работ и много рабочих. Весь двор был усеян мусором, кучами гвоздей, нанесенной с крыши грязью и ржавчиной, соскобленной с железной решетки въезда; там, где находилась «поляна любовников», как называл ее Джори.

Тот самый отвратительный толстый дядька шел к нам и по пути подбирал пустые пивные банки. Мы же не делаем ничего плохого!

— Сколько раз говорить вам, пацаны? — заревел он. — Не заставляйте меня повторять, а то будет плохо!

И он сжал огромные кулаки.

Джори сидел, как ни в чем не бывало, не желая слушаться.

— Вы что, глухие? — снова взревел дядька. Лицо Джори вспыхнуло и сделалось из красивого злым.

— Мы не глухие! Мы живем здесь. Эта стена на нашей территории так же, как и на ее. Так наш отец сказал. И мы имеем право сидеть здесь столько, сколько нам захочется. Поэтому не смейте кричать на нас!

— Ну, ты и заноза, парень! — бросил дядька, уходя. Он даже не взглянул на меня, а ведь я был такой же занозой, только все это таилось внутри меня.

ВСТУПЛЕНИЕ

Было время завтрака. Мама что-то рассказывала папе об одной из своих учениц. Барт, по обыкновению, нахмурясь, сидел напротив меня, ковыряя свою застывшую запеканку. Он не любил ничего, кроме закусок, но папа говорил, что это для него вредно.

— Крис, я думаю, что Николь не выкарабкается, — проговорила мама, нахмурясь. — Как ужасно, что машины сбивают столько людей, а ведь у Николь — маленькая девочка, ей только два года. Я видела ее как-то раз. Она мне напомнила Кэрри, когда той было два года.

Папа кивнул, читая утреннюю газету. Та сцена, произошедшая в моем тайном присутствии на чердаке, все время не давала мне покоя. Я часто думал об этом по ночам. Временами я сидел и думал о том, что запрятано в темных уголках моего подсознания. Наверное, что-то важное, но что — я не мог вспомнить.

Даже теперь, когда мама говорила о несчастье, произошедшем с Николь, и о ее дочери, я все думал и думал об этой сцене. Что означали их недомолвки? Кто та бабушка, которой они боялись? И откуда они могли знать друг друга в детстве?

— Крис, — настаивала мама, — ты меня не слушаешь. У Николь нет родных — никого, ты понимаешь? Нет даже дяди либо тети, чтобы они взяли опеку над девочкой, если мать погибнет. Ты же знаешь, с тем парнем они жили в гражданском браке.

— Х-м-м, — проговорил неясно папа, откусывая от пирога. — Не забудь полить сегодня.

Мама нахмурилась еще больше. Папа не был внимательным слушателем.

— Я думаю, было большой ошибкой продать дом Пола и переехать сюда. Его статуи здесь глядятся не к месту.

Это, наконец, привлекло его внимание.

— Кэти, мы же поклялись друг другу никогда ни о чем не сожалеть. И потом в жизни есть более важные вещи, чем тропический девственный сад.

— Девственный? Да у Пола был самый ухоженный сад, который я когда-либо видела!

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Она на минуту замолчала, а потом снова заговорила о Николь и ее двухлетней девочке. Если Николь умрет, девочку отдадут в приют, сказала мама. Папа ответил, что он-то спокоен за судьбу девочки: кое-кто сразу же удочерит ее, если такое случится. Он встал и надел свою спортивную куртку.