Сквозь свинцовую вьюгу - [56]

Гитлеровцы переносят огонь в глубину, на командный пункт стрелковой роты.

Чтобы выйти из-под обстрела, мы идем к роще. До нее не больше двухсот метров. Товарищи держат меня под руки...

Утром стало известно, что во время ночного обстрела убито четверо: два сапера, радист и разведчик из новичков. Ранило шестерых. Всех нас отправили в медсанбат. Так неудачно закончилась попытка форсировать Нарев.

Откуда мог знать противник, что в эту августовскую ночь с заходом луны русские разведчики выйдут на задание?

Скорее всего, произошло вот что. Еще днем гитлеровцы заметили в хуторке нашего Рябкова. Конечно, у них зародилась мысль, что русские здесь неспроста, вероятно, готовятся форсировать реку. Надо предотвратить вылазку. И вот брошены мины. Установлен точный прицел. Теперь остается только ждать, когда русские пойдут на задание. Ночь светлая. При луне рус-солдат не рискнет. Она зайдет только в два двадцать. Вот тогда-то по команде «Фейер» жарь из всех минометов!

Да, война заставляет думать и думать и за себя, и за противника, уметь предугадывать, какой ход сделает противник, если мы поступим так, какой ход сделает, если поступим этак...

* * *

Осень. Над головой опрокинулось холодное октябрьское небо. Льет дождь. Наша дивизия теперь в составе Третьего Белорусского фронта. Им командует прославленный генерал И. Д. Черняховский.

Начался утомительный пеший переход. Идем только ночью. Беловежская пуща. Литовские села и хутора.

Дорога в рытвинах, скользкая. Полы шинелей и сапоги забрызганы жидкой грязью. Кажется, конца не будет этим мокрым проселкам, слякоти. Ноги механически шагают, а в сонном мозгу легкие приятные видения о домашнем уюте, о весне, о солнце.

На привале Андрей Лыков, зябко кутаясь в плащ-палатку, мечтательно заговорил:

— Вот побьем фашистов, ворочусь домой и первым делом взберусь на полати. За всю войну отосплюсь. Трое суток храпака буду задавать без роздыху!

— Последнюю осень, братцы, воюем! — уверенно сказал Лыков. — А я, как вернусь в свой колхоз, обязательно женюсь. И такую девку сосватаю, чтобы всем взяла: и красотой, и характером, и чтобы первой ударницей в колхозе была. Я ведь тоже не последний человек. Гвардеец!

— Как в сказке получается, — рассмеялся Саша Тимров. — Иван-царевич и Василиса Прекрасная.

— А ты, Ахмет, как думаешь жизнь устроить? — спрашивают солдаты Зиганшина.

— Учиться пойду. Буровым мастером буду. Нефть добывать буду, — ответил Ахмет.

И снова подъем, снова ночной марш. В третьем часу ночи солдатские колонны свернули на шоссе. Кто-то торжественно произнес:

— Сейчас вступим на территорию фашистской Германии!

Необычайное волнение охватило каждого из нас. Какова она, неметчина, откуда три с лишним года назад ринулись на нас гитлеровские орды, неся с собой смерть и разорение? Что это за земля, взрастившая разбойников, убийц и громил?

Сейчас, в предутренние часы, все вокруг кажется особенно зловещим. Осторожно переходим неглубокий кювет. На другой стороне его, рядом с обочиной дороги, виден фанерный щит. На нем белилами выведено: «Вот она, проклятая Германия!»

Да, проклятая миллионами людей всего земного шара, миллионами матерей, вдов и сирот.

Безмолвные, проходят бойцы. Суровы и сосредоточенны их лица. Каждый на секунду задерживает свой взгляд на этой короткой надписи.

Идем по шоссе, обсаженному со всех сторон тополями. Кроны наверху переплелись, образовали над головой арку. Под ногами шуршит опавшая листва.

Уже чуть-чуть брезжило, когда мы вошли в немецкий хутор. Стучимся в первый у дороги домик. Никто не отвечает. На цыпочках заходим в прихожую, зажигаем карманные фонарики. В доме ни души. Садимся в углу на диване. Надо как-то докоротать остаток ночи. Бродить по комнатам небезопасно: еще нарвешься на мины. Сон постепенно начинает смежить глаза.

Через три часа скомандовали подъем. Бойцы разбрелись по хутору. Дома кирпичные, с красными черепичными крышами. Аккуратные ограды, тротуары. Рядом с домами надворные постройки: сараи, конюшни, свинарники.

Хуторок безлюден. Жители так спешно покинули его, что в хлевах забыли погасить свет. Во дворе мычат голодные коровы.

В соседнем доме кто-то из бойцов заиграл на пианино первую часть «Лунной сонаты» Бетховена. Волнующие, необыкновенно яркие, чарующие звуки разнеслись вокруг.

Я задумался. Бетховен. Его родиной тоже была Германия, но не эта, нацистская, другая...

Разведрота расположилась в небольшом поселке Вирбельн. Обозные повозки, лошадей, нашу походную «ходовариху» мы поставили в деревянном сарае, наполовину заполненном душистым сеном.

Смотрю на лесистые холмы. Октябрь уже щедро покрасил их охрой и киноварью. Оттуда временами погромыхивает. Там проходит передний край вражеской обороны. Война пришла и в дом гитлеровцев, в эти чистенькие фольварки с ровными асфальтированными улочками, аккуратно подстриженными кустами сирени.

К полудню ветер разогнал облака, и на небе засияло солнце. Откуда-то вынырнуло звено «мессеров». Следом за ними мчатся краснозвездные «ястребки». Завязался воздушный бой. Как быстры и стремительны атаки наших воздушных асов! Вот один из «мессеров» окутался дымом, рухнул вниз. Двое других пустились наутек.