Сквозь свинцовую вьюгу - [22]

— Этак в ледяшку превратишься, пока немцев увидишь, — с досадой сказал Лыков.

Неожиданно у края бруствера, что подходил к лесопосадкам, мелькнула одна, затем другая человеческая фигурка. Их темная одежда на снежном фоне была хорошо заметна.

Лыков схватил меня за рукав:

— Смотри, смотри. Там дымок поднялся.

Я вгляделся. И действительно, откуда-то из-под земли, кудрявясь, выходил голубоватый дым. Очевидно, тут блиндаж. Озябшие немцы не выдержали и решили растопить печурку — средь бела дня.

Обстановка прояснялась: блиндаж находился почти рядом с лесопосадкой. Вот туда-то и следует направить группу захвата, там поживиться «язычком».

Лейтенант принял наше предложение. В группу захвата выделили Лыкова, Зиганшина, Даникирова и меня. За старшего — Шмельков.

Надев поверх полушубков и ватных брюк белые маскхалаты, захватив автоматы, гранаты, мы направились к своему переднему краю. Вокруг расстилалась снежная целина. Поскрипывал под валенками снег.

Передний край остался позади. Ложимся в снег и осторожно ползем вдоль темных кустов лесопосадки. Мороз, а нам жарко. Тело покрывается испариной. Ох и тяжелы эти заснеженные метры «нейтралки»!

Впереди, метрах в пятнадцати от нас, замельтешили вражеские траншеи. Горбинки брустверов отливают голубизной. Ползем затаив дыхание, часто останавливаемся. Вот наконец угадываются контуры блиндажа. У входа темный силуэт часового. Скрипнула дверь землянки. На пороге показался немец. Он что-то сказал часовому и снова нырнул внутрь.

Тишина. Лежим не шелохнувшись. На фоне блиндажа фигура часового выглядит неуклюжей и слишком громоздкой. Голова укутана каким-то черным платком, на ногах толстые эрзац-валенки. Не солдат — баба. Да, нынче мороз знатный... Уж на что мы тепло одеты, а начинаем мерзнуть. Тело постепенно остывает, и стужа начинает прохватывать до костей.

Вот оно, соревнование в выносливости. Кто лучше закален, кто более приспособлен к холоду. Немец не выдержал первым. Он затопал эрзац-валенками, подошел к стенке траншеи, повернулся к нам спиной. Этого мы как раз и ждали. Шмельков прошептал:

— Вперед!

Я и Лыков быстро наваливаемся на немца, впихиваем ему тряпку в рот. К нам спешат Шмельков вместе с Зиганшиным и Даникировым. Впятером волочим добычу. Некоторое время тишина. Но вдруг в небо взвились огни ракет. Заголосили пулеметы, — значит, гитлеровцы хватились часового. Поспешно сваливаемся в кювет. Наблюдаем, как пули взвихривают снег. К себе прибыли благополучно.

Сравнивая первые зимние поиски с поисками 1942 года, видишь, как смелее и отважнее стали действовать разведчики. Больше стало у них умения, выдержки, злости. Да и немец уже стал другим. Нет в нем былой спеси, высокомерия. Разгром под Сталинградом отрезвил многих, отравленных нацистской пропагандой. Сейчас уже не о походе за «новым жизненным пространством» мечтают фашисты, а лишь о том, как бы унести ноги из нашей страны.

Немцы выбиты из Калиновки. В хуторе из полутора десятка изб уцелело только три. На месте остальных бесформенные груды кирпича, кое-где присыпанного снегом, да угрюмо маячат, нацелившись в мутное небо, печные трубы.

Январь дохнул морозами, вздыбился лихой поземкой, вьюгами. По ночам уцелевшие хибарки до отказа забиты бойцами. Солдаты спят вповалку на полу, укрывшись шинелями, полушубками.

Лейтенант приказал мне и Зиганшину ночью пронести в расположение немцев листовки и разбросать их там. Погода словно по заказу: на «нейтралке» беснуется ветер, клубы снежной пыли слепят глаза. Уже через минуту мы словно растворились в пенистой мгле. Немцев в такую пургу из блиндажей не выгонишь. Мы беспрепятственно, не считая бешеного сопротивления ветра, доползли до немецких траншей и успешно выполнили задание.

Возвращаемся в Калиновку. Теперь вздремнуть бы часик-другой. Но где тут: в избы не втиснуться — все заполнено спящими.

Стоим, раздумывая, что делать.

— На чердак надо лезть, — говорит Ахмет. — Там солома. Спать можно.

Тут же, у завалины, отыскали лестницу, приставили ее к чердачному лазу и через несколько секунд были на верхотуре. Чердачная дверь закрывалась плотно, и на чердаке не дуло. Действительно, здесь оказалось много мягкой душистой соломы. Мы с комфортом улеглись, зарывшись в нее.

Ахмет вскоре захрапел, а я еще долго ворочался с боку на бок, невольно раздумывая о жизни солдат на войне.

Снаружи, почитай, все минус пятнадцать. Бушует вьюга — зги не видать. А мы, как поросята, зарылись в солому и храпим во всю ивановскую. Или возвращаешься с боевого задания под дождем, ноги промокли, в шинели ни одной сухой нитки. Ко сну так и клонит (всю ночь в разведке был). Подложишь под себя ветки, укроешься мокрой шинелью и спишь.

А помню, как заботились о моем здоровье на «гражданке». Жили мы в селе, в райцентре. До железнодорожной станции 35 километров. Зимой единственный транспорт — сани. Едешь в город — сколько советов, наставлений даст супруженька: не простудись, не схвати насморк, шею получше укутай, на сквозняке не стой. Оделит меня кучей всевозможных таблеток.

Сейчас об этом вспоминаешь с улыбкой. Здесь не знаешь ни насморков, ни простуды, ни аспирина — никаких аптекарских изделий. Дома на мягкой постели, бывало, часами ворочался, проклиная бессонницу. Здесь после утомительного перехода или ночного поиска засыпаешь глубоким сном на жесткой стерне.