Сквозь страх - [140]

— Этот майор Благотич, как слегка пришибленный дурак, навешал на себя женские причиндалы и считает, что он тут первый парень на деревне, — недовольно пробурчал под нос Грязинюк.

— Ну, это ты напрасно, — возразил ему Сабадырев, — этот чужеземец действительно хоть куда. А одежда — это еще не показатель головы. Внешность человека, его одежда больше говорят о степени вкуса, о воспитанности, общей культуре, нежели о глубине его ума.

— Говорят, он мягкотелый человек, — заявил Рудевич, сунув руку под стол, чтобы погладить понравившиеся Тоськины ноги. И, поглаживая ее колени, Рудевич как ни в чем не бывало высказал такую сентенцию:

— Мужчина с мягким женским характером и отзывчивый к чужим бедам чаще всего остается самим собой на войне, проявляя наравне со многими мужество и стойкость в борьбе с врагами. Но зато легко ломается, как тростник, и резко меняется в худшую сторону, когда попадает в плен к жестокой по натуре женщине, женившись на ней.

— Значит, эта женщина скоро пустит по миру майора Благотича? — поинтересовался Митька, почтительно поглядывая на Рудевича.

— Не за горами этот денек, добрые молодцы, не за горами. Скоро он, как оторванный осенний листочек, полетит невесть куда. Придется ему упасть к чьим-то ногам. Но у кого ж теперь займешь денег? Время-то шибко загадочное. В любое время все может перевернуться. — Рудевич закурил толстую сигару и, пыхнув сладковатым дымком, продолжил: — Ох уж эти красавицы! — роковые женщины. Они, как вещие сны, неотвратимо приходят к нам и опустошают не только души, но и карманы. Красивая женщина всегда загадочно-манящая, как утренняя звезда Венера в матовой дымке и мужчины мотыльками летят к ней. Но для многих она неожиданно оказывается обнаженным, ничем не прикрытым огнем, на котором сжигают свои драгоценные крылышки эти летуны.

— Видать, и вы погорели на красотке, коль так обстоятельно говорите о них, — сказала Тоська, отстраняя под столом руку нахального Рудевича.

— Нет, слава аллаху, я только слегка перья подпалил. — Рудевич барским небрежным жестом бросил через плечо недокуреннум сигару. — Но сделал для себя кое-какие выводы.

— Какие же? — Илья Грязинюк подался вперед. — Может, и мне пригодятся. Ведь совсем мало с ними общался. Это ж никуда не годится.

Рудевич выразительно поглядел сначала на Тоську, затем на Илюху, но не сказал, что грешно ему жаловаться, обладая такой женщиной. Он снова отхлебнул из Илюхиной чашки кофе и, чмокнув от удовольствия губами, глуховато проронил:

— Насчет пользы, конечно, я не буду говорить, ибо многие правильные, полезные выводы одних людей не воспринимаются другими. Почти все пролетает мимо ушей. А ежели и запомнят, то лишь как забавный или печальный случай из чужой жизни.

— Ну, а все-таки, — не унимался Грязинюк, недовольно посматривая на то, как Рудевич без спроса допивал его кофе.

«И все же странный тип этот Рудевич, — размышлял Сабадырев. — Широкая информированность, с одной стороны, а с другой — мелкий делец, неудачник. По вере православный (коль крещеный татарин), да еще окончил духовную семинарию, а поминает мусульманского бога. Отдельные манеры и жесты, как человека, вращавшегося в приличных, культурных сферах, а с другой — нахальство воровского пахана. Не говоря уже о неслыханном хамстве: гладит ноги чужой жены в присутствии мужа. Да и просторечие проскакивает в его лексиконе как-то наигранно, деланно. Неужели так странно развился-воспитался, покуда был жандармским осведомителем? Может, и так, а может, просто играет. Всего скорее, что играет какую-то непонятную роль. По хитрости и опытности он на голову выше купца Апанаева. Тогда почему этот Рудевич играет лакейскую роль? От безденежья? Не похоже. Такой прожженный и развратный тип вряд ли бы отстегнул золотые червонцы какой-то шансонетке, если бы он не был состоятельным человеком. Ведь не по любви же он бросается большими деньгами. Да, ухо держать с ним надо востро. Иначе этот „добрый молодец“, как он называет других, может выстрелить в затылок. Но кто он? Агент-контролер батьки Махно? Не похоже. Осколок монархии или Керенского, подавшийся на услужение к Советам? Вряд ли. В ЧК, похоже, таких типов не берут».

А тем временем Рудевич распространялся о женщинах:

— Все красивые женщины, ежели глядеть на них со стороны, смотрятся ослепительно, восхитительно, как бриллианты на солнце. Порой даже кажется, будто смотришь в шикарный калейдоскоп: хочется соприкоснуться с увиденной красотой, реально ощутить ее, наконец, вкусить ее. От этих желаний и мыслей аж дух захватывает. — Бывший жандармский осведомитель допил кофе и чинно закурил сигару. — Так вот, добрые молодцы, это, так сказать, одно видение красивой женщины. — Рудевич откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. — Но ежели же сделаешься сердечным другом красотки или, не дай бог женишься на ней, то надобно подразделять их тогда на следующие типы. Во-первых, красотки прорвы. Это те самые, из-за которых бедные мужички отдают последние нитки, а потом — воруют, грабят, убивают, идут на другие темные дела, лишь бы усладить бесконечные желания этих роковых женщин. Все эти мужчины плохо кончают. И наш Благотич скоро окажется в трущобах Марусовки или в ночлежках Мокрой слободы. Мария Нагая сделает его нагим. Вообще же, добрые молодцы, для удовлетворения всех желаний только одной красавицы не хватит казны целого государства. Пример тому — знаменитая мадам Помпадур, фаворитка французского короля Людовика XIV. Капризы и желания этой любовницы короля обошлись государству в баснословную сумму — двадцать восемь миллионов ливров. Даже король-Солнце, как называли этого французского короля, говорят, взвыл от бесконечных просьб своей возлюбленной, которая основательно подорвала, как крупный иностранный вредитель, финансовую систему всего королевства. Это мадам, иначе говоря, красотка прорва, держит пока рекорд расточительности всех времен и народов среди женщин-любовниц.