Сквозь розовые очки - [30]

Людмила Николаевна и сама ощущала неловкость положения, но не знала, что ей делать, и в растерянности переводила взгляд со своего, надо полагать, бывшего мужа на Ларису.

— Люсь, а Люсь, — заныл тем временем тот. — Ну что ты, в самом деле?

— Ах, Анатолий, прошу тебя, уходи! — в сердцах повернулась к нему Людмила Николаевна. — Видишь, ко мне человек пришел по делу!

— Люсь, ну я тоже ведь по делу, — проговорил мужчина и вошел-таки в гостиную.

Теперь Лариса смогла рассмотреть его как нельзя лучше. Всмотревшись в правильные черты лица мужчины, Лариса сделала вывод, что когда-то он, наверное, сводил с ума девушек. Но теперь, когда под глазами появились характерные для людей, злоупотребляющих алкоголем, мешки и общая одутловатость лица, а неряшливый вид и неровные желтые зубы бросались в глаза, становилось ясно, что те времена, когда он мог называться красавцем, давно прошли.

На вид ему было лет сорок пять. Длинные, как у попа, черные волосы, спутанные, с сединой. Маленькие серые глаза, черные усики, высокий рост, худоба и некая сутулость — все это не красило его. Как и одежда — поношенный темно-серый костюм, мятые и немилосердно заляпанные весенней грязью брюки.

— Люсь, давай договорим, да я уйду, — бормотал мужчина, не поднимая глаз.

Затем он все-таки посмотрел на бывшую жену, заметил Ларису и сразу как-то подтянулся. Он постарался придать своему лицу уверенное выражение, виноватость слетела с него, и в облике почувствовалось, видимо, давно забытое им ощущение артистизма.

— Толя, я прошу тебя! — Людмила Николаевна умоляюще посмотрела на бывшего мужа.

Лариса, которой надоело это препирательство, поспешила ей навстречу.

— Добрый день, — обратилась она к Анатолию. — Меня зовут Лариса, а вы, я так понимаю, бывший муж Людмилы Николаевны?

— Да, — с некой манерностью произнес Семушкин, откидывая со лба длинную поседевшую прядь. — Честь имею, Анатолий Михайлович Семушкин, художник…

— Очень приятно. Я, кстати, давно хотела с вами побеседовать, если вы не против. Дело в том, что я расследую убийство Николая Алексеевича…

— Кошмарная история! — вздохнул Семушкин, без разрешения усаживаясь в кресло и вальяжно закидывая ногу на ногу. — Просто жуть! Криминал в наше время достигает гигантских размеров! Это глобальная проблема, вы не находите?

— Возможно, но меня сейчас интересует не глобальность данной проблемы, а конкретный случай — убийство Николая Голованова. И я с вами хотела бы поговорить как раз по этому поводу.

— Я пойду сварю кофе, — с облегчением произнесла Людмила Николаевна, которую, видимо, до смерти утомило общение с бывшим благоверным, и выскользнула из гостиной.

— Я с удовольствием поговорю со столь очаровательной женщиной, — манерным голосом продолжал Семушкин, — но, честно говоря, не знаю, чем тут можно помочь. Увы, криминалистика — не мое поприще. Вот если бы вы захотели побеседовать со мной об искусстве, в частности о живописи, скульптуре, — о, смею вас уверить, вы бы узнали много интересного. Как вы относитесь к творчеству представителей флорентийской школы?

— Боюсь, что индифферентно, — отрезала Лариса, которую начало раздражать фанфаронство этого спивающегося бездельника.

Почему-то он ей напомнил Котова далеко не в самые лучшие моменты его жизни — та же наигранность, напыщенность, манерность, желание распушить хвост перед всякой новой женщиной… И Семушкин, и Котов не понимали, насколько комичны и нелепы они становятся в такие моменты. И если у Евгения еще были хоть какие-то основания вести себя подобным образом — молодость, да и высокий материальный уровень, — то у Семушкина они напрочь отсутствовали.

Да, наверное, он был когда-то интеллигентным или псевдоинтеллигентным человеком, обладал некими знаниями, знал, чем привлечь женщин, но за годы паразитического образа жизни и пьянства растерял все это. И, по всей видимости, безвозвратно.

— Анатолий Михайлович, — прервала Лариса поток речей разошедшегося художника. — Расскажите мне, какие у вас были отношения с покойным.

— Отношения? — Семушкин вкинул брови и оттопырил нижнюю губу. — Да практически никаких. Этот человек не относился к числу цивилизованных и интеллигентных, уж простите мне подобный нелицеприятный выпад в его адрес — я констатирую факты. Он был расчетливый сухарь. Моего присутствия здесь он не хотел терпеть, хотя я отец двоих детей Людмилы. Мы с вами понимаем, насколько это глупо и несправедливо. Я страдал от этого, мне дороги мои дети, но — увы! — Анатолий вздохнул и картинно развел руками. — Что я мог сделать? Я не смею вмешиваться в отношения мужчины и женщины, которая мне больше не принадлежит. Я целиком оставляю на совести Людмилы и Николая их поступок, в результате которого дети росли без родного отца. Жизнь так жестока, приходится принимать ее циничные законы. Разрешите, я закурю? — Он потянулся к пачке Ларисиных «Кент лайтс», лежавших на столике.

— Да, конечно, — усмехнулась та. — А вот Людмила Николаевна говорит, что вы не очень-то и интересовались детьми. Более того, оставили ее одну с ними и ничем не помогали. А когда Николай Алексеевич захотел их усыновить, вы легко от них отказались. А потом стали приходить и просить денег.