Сквозь ночь - [92]

— Я только одну успел, — сказал Рыленков, сдвинув темные брови и неподвижно глядя в пол. Его сильно знобило.

— Да-а, — процедил Анатолий и захлопнул тетрадь. — Полсотни, выходит, не дотянули.

Сунозов, роняя на печку шипящие капли, налил в кружку кипятку.

— Давай, Глеб, — сказал он.

— Спасибо, не хочу, — качнул головой Рыленков.

Дед Семениченко, обсыпанный снегом, поднялся по ступенькам.

— Ну в точности як в тринадцатом году, — проговорил он, околачивая сапоги у порога.

— Да ну тебя, дед, с твоим тринадцатым годом, — сквозь зубы сказал Анатолий.

Он, не глядя, протянул Юле тетрадь и улегся на свою стоявшую отдельно койку, прикрыв глаза и заложив под голову сжатые кулаки.

В своей родной МТС, на Тамбовщине, Анатолий работал рядовым трактористом. На целину поехал по первому зову. Другие еще только прицеливались, а он уже 22 февраля с утра пораньше смотался на попутной машине в райком комсомола.

Секретарь приветливо вгляделся в его крепкое, чистое лицо с тяжеловатым подбородком и здоровым румянцем на скулах: как-никак первый доброволец по району.

— Это ты молодец, — сказал он. — Правильное решение принял. Поддержим, поддержим…

Повертев ручку, он тут же снял трубку и позвонил в МТС, директору:

— Я думаю, надо удовлетворить просьбу.

Затем в редакцию районной газеты:

— Неплохо бы дать материал, поддержать инициативу. Фото и выступление.

Работник районной газеты, молодой паренек с университетским значком и падающими на лоб волосами, записал в блокнот фамилию, имя-отчество, год рождения, затем сказал:

— Теперь несколько слов насчет мотивов. Ну, что вас увлекло, планы на будущее и так далее…

— Размах другой, — пряча скупую улыбку в уголках губ, сказал Анатолий. — У нас тут не развернешься. Загонки короткие.

Из этого десятка слов паренек умудрился сделать целую статью. Быстро водя ручкой-самопиской, он покрыл три странички блокнота неразборчивыми строчками, затем откинул со лба волосы и предложил Анатолию:

— Завизируйте.

Анатолий неловко взял ручку короткими крепкими пальцами и подписался…

В газете это выглядело совсем неплохо. Правда, на фотографии Анатолий был не очень похож — его причесали и каким-то образом пририсовали галстук. Но зато текст паренек сработал на славу. Анатолий купил три экземпляра газеты. Вечером того же дня на комсомольском митинге в районном Доме культуры его избрали в президиум. Секретарь райкома, сидевший рядом, наклонился к нему и, катая по столу толстый граненый карандаш, прошептал:

— Надо бы выступить…

Через десять минут председательствующий назвал его фамилию. Пробираясь к трибуне, Анатолий натыкался на стулья. Во рту было сухо. Маленький зал казался огромным, и лица расплывались желтыми пятнами. Он осторожно вытащил из кармана газету и положил ее перед собой. Говорил он, не слыша своего голоса, но, кажется, очень громко. Затем спрятал газету в карман и медленно пошел на место, прислушиваясь к аплодисментам. Чуть погодя секретарь наклонился к нему.

— Толково, — прошептал он. — Молодец…

На следующий день в поезде старший по эшелону разыскал Анатолия.

— Воротынцев? — выпалил он, озабоченно листая исписанную вкривь и вкось записную книжку. — Слушай, брат, дело такое: в Сызрани, кажется, митинг будет, давай, брат, готовься, придется выступить.

Он умчался, прежде чем Анатолий успел ответить.

Действительно, в Сызрани к приходу поезда сотни людей стояли на заснеженном перроне. Играл пионерский духовой оркестр, шумно вздыхал паровоз. Анатолий выступил, стоя на подножке вагона, и снова испытал волнующее чувство, слушая грохот аплодисментов.

В Челябинске эшелон простоял с утра до позднего вечера. Днем делегацию целинников возили автобусами в обком комсомола, поили в зале заседаний чаем и кормили бутербродами, и снова Анатолий выступал, и лица слушающих уже не расплывались перед глазами, и казалось, что круглые, гладкие слова из статьи в районной газете — это его собственные слова.

Наутро ребята, притихнув, стояли у окон. Медленно вращаясь под перестук колес, назад уплывала ровная белая степь, до самого горизонта утыканная былинками.

— Вот она, целина… — сказал в тишине кто-то.

Анатолий тоже смотрел молча, прищурив светло-голубые глаза и едва заметно улыбаясь уголками губ.

В Кустанае на привокзальной площади было полно народу. Воздух поблескивал морозными искрами, и над людьми от дыхания вздымался туман. Ребята гуськом выходили, останавливаясь на ступеньках вокзала с чемоданами и рюкзаками, ежась от колючего ветра. Старший по эшелону разыскал Анатолия и потащил его за рукав.

На деревянной, наспех сколоченной трибуне было тесно. Какой-то в кожаном пальто спросил у него фамилию, записал. Щелкали фотоаппараты. Пожилая женщина, волнуясь и часто утирая покрасневший нос кончиком платка, говорила приветствие, и человек в кожаном пальто тихо подсказывал: «Мамаша, в микрофон давайте…»

От новоселов отвечал Анатолий. Слова, усиленные громкоговорителями, гулко взрывались в конце площади, прилетали обратно эхом, и он все время слышал себя как бы со стороны.

Когда он спустился с трибуны, какая-то девушка, румяная не то от мороза, не то от смущения, подбежала к нему и торопливо, надрывая бумагу, развернула большой круглый кулек. Анатолий взял у нее букет. Кинооператор с машинкой, похожей на парикмахерский аппарат для сушки волос, крикнул: «Минуточку!»