Сквозь ночь - [89]

Он снова вздохнул и наполнил стаканы.

— Ну, давай за ваши успехи, — сказал он, — чтобы вам на целине удача была. Великое это дело, сынок…

Кирилл молча взял стакан. Дикий, нелепый сон все еще продолжался, и не было сил прервать его, и все вокруг бежало мимо, как незнакомая улица в облаках крутящегося снега, и все жило своей отдельной, недоступной жизнью… Обжечь бы сейчас нутро, залить то, что тлеет там, в глубине. И снова все стало бы легко, невесомо, и можно бы не думать и не слушать…

А усатый все говорил и говорил — видно, соскучился по собеседнику. Рассказал о том, что живет на Магнитке, а сюда приехал на конференцию — делиться опытом; и вот сегодня воскресенье, можно и отдохнуть, да одному в номере скучно, привык все время на людях.

Рассказал он и о том, как строили Магнитку, — в пургу и в зной, без сна и отдыха, днем и ночью, — и что теперь, конечно, время пришло, можно и целину поднимать: техника-то какая!

— Теперь вам, ребята, легче, — сказал он.

«Да, легче», — подумал Кирилл. Он вертел в пальцах пустой стакан, хмуро и сосредоточенно сдвинув брови, и усатый истолковал это по-своему.

— Конечно, первое время по дому скучать будете, эта трудность всегда остается, — сказал он и сочувственно, по-отцовски вздохнул. — Твой поезд когда?

Кирилл взглянул на часы.

— Стало быть, к кустанайскому вас цепляют, — осведомленно сказал усатый. Для точности — а может быть, для того, чтобы показать Кириллу гравированную крышку: «Лучшему сталевару…» — он посмотрел и на свои часы: — Еще чуток посидим…

Он подозвал официантку, заказал два десятка мандаринов и еще графинчик пива. Ресторанный зал постепенно наполнялся. Пришли музыканты — четверо мужчин и женщина с аккордеоном, и сразу стало шумно, бухал барабан, и усатый уже не рассказывал, а только приговаривал: «Заправляйся, брат, витаминами», — и по-отцовски смотрел на Кирилла, и это было совсем уж невыносимо.

— Мне, пожалуй, пора, — сказал Кирилл, кроша в пальцах пахучую мандариновую корку.

— Ну, иди, сынок, иди… — сказал усатый.

Кирилл оглянулся, ища глазами официантку, полез в карман. Измятые бумажки словно бы обожгли его, он выдернул руку и сунулся в другой карман.

— Ты что? — спросил усатый.

— Да ничего, — нахмурился он. — Рассчитаться надо.

— Ну, это не твоя забота, — сказал усатый. — Иди, иди, пригодятся тебе твои денежки.

Он сердито подтолкнул Кирилла ладонью в спину:

— Иди…

Кирилл поднялся, пожал протянутую руку.

— Ну, смотри! — сказал усатый. Он свирепо нахмурился и поставил дыбом усы. — Смотри там!

Больше он ничего не сказал. Кирилл взял рюкзак и прошел, не оглядываясь, сквозь шум, и разговоры, и барабанное буханье.

Внизу, в вестибюле, было тихо. Безногий чистильщик драил сапоги какому-то военному. Швейцар курил папиросу, пуская дым ноздрями, длинная борода его дымилась.

Кирилл толкнул вертящуюся дверь и вышел на улицу. Снег перестал, к вечеру подморозило. Площадь уже не казалась такой пустынной; видны были дальние дома, синеватые на холодном малиновом небе, и прикрытый свежими сугробами бетонный фонтан в центре. Под ногами поскрипывало.

Он пересек улицу, прошел к троллейбусной остановке, постоял, отвернувшись от ветра, посмотрел на фанерное объявление, криво приколоченное к деревянному столбу: «Требуются токари, слесари, инструментальщики, наладчики, арматурщики…» Список был длинный, в два столбца, а внизу стояло: «В неограниченном количестве».

«Можно бы и остаться», — подумал он. В свои девятнадцать был он уже и токарем, и шофером, и даже месяца два диспетчером в гараже — и все искал чего-то, выгадывал… «Рыба ищет, где глубже…» — подумал он и усмехнулся. Свистя роликами, подошел троллейбус. Он увидел надпись «Парк культуры — вокзал», секунду помедлил и вошел.

Снова побежали навстречу дома, и вывески, и люди, и вскоре он увидел вокзальные часы — они уже светились в ранних пепельных сумерках неярким желтым светом. До поезда оставалось двадцать минут.

Он пошел не торопясь на перрон. Скорый «Челябинск — Москва» стоял на первом пути, у вагонных дверей толпились провожающие. Он нашел свой вагон, вошел и снял с плеча рюкзак. Сразу стало жарко, но он не разделся; сел, опустил голову на руки.

«Граждане пассажиры, — гундосо сказал на перроне репродуктор, — через пять минут с шестого пути отправляется поезд номер пятьдесят девятый. «Челябинск — Кустанай». Просьба к провожающим освободить вагоны».

Он поднял голову и прислушался. Сердце упало куда-то вниз, подскочило и гулко забилось.

«Повторяю, — монотонно пробубнил репродуктор, — через пять минут с шестого пути…»

Кирилл зачем-то взглянул на часы, сунул руку в карман и нащупал измятые бумажки.

— Чепуха… — прошептал он.

Но сердце билось все так же гулко, и внезапно он глубоко вздохнул, оглянулся и, схватив рюкзак, быстро пошел к выходу. Человек с двумя чемоданами попался ему навстречу, он прижался к стене, пропустил его и не помня себя выскочил из вагона и побежал вдоль поезда, на ходу закидывая на плечо рюкзак и оскальзываясь на притоптанном снегу. На втором пути стоял еще один состав, он нырнул под вагон, зацепился за что-то рюкзаком и больно ударился коленом о рельс. Третий, четвертый и пятый пути были свободны. А с шестого, коротко прогудев, медленно тронулся пассажирский «Челябинск — Кустанай».