Сквозь ночь - [198]

Спору нет, А. В. Щусев был зодчий большого размаха, умения, широкой образованности. С точки зрения «чистого мастерства» его тбилисское здание почти безупречно: оно великолепно очерчено в целом и прорисовано в частностях, оно по-настоящему монументально. Семнадцатиметровые спаренные колонны портика облицованы темно-серым полированным тешенитом, стены — болнисским туфом красивого смугло-золотистого тона. Чеканны строгие капители, схожие с коринфскими и вместе с тем стилизованные в духе мотивов древнегрузинского зодчества. Правда, в свое время отмечалось, что нанизывание грузинских орнаментов на классическую основу само по себе искусственно, эклектично. Но здесь это искупается сдержанностью и высоким качеством исполнения. Так что с точки зрения мастерства здание как будто не заслуживает упрека.

Но кроме чистого мастерства есть еще дух искусства; формальным совершенством его не подменишь, не скроешь. В этом смысле здание Щусева очень характерно. Оно читается как выразительная страница каменной летописи; оно целиком принадлежит тому времени, когда было задумано и построено.

Очень любопытно с этой точки зрения окинуть взглядом обширное наследие А. В. Щусева — от храма в Овруче и Почаевской лавры до театра в Ташкенте. Любопытно и поучительно проследить, как зодчий колебался вместе с временем и как велика бывала подчас амплитуда колебаний.

Щусев строил много и по-разному. Он строил в духе древнерусского зодчества (это было в начале века, когда в моду вошло древнерусское). Строил в духе строгого конструктивизма (санаторий в Мацесте, конец двадцатых годов). Строил просто или пышно, когда это требовалось (метро «Комсомольская»), экономно и расточительно, атакуя украшательство или защищая его. Можно было бы сказать, что это мастер, умеющий соответствовать любой перемене вкуса, высокоталантливый, но холодноватый стилизатор, и только если бы… если бы не Мавзолей Ленина.

Щусев создал его в одну ночь, как Руже де Лиль «Марсельезу». Ему не потребовалось заглядывать в архитектурные увражи, стилизовать или украшать. Было вдохновение, было неудержимое стремление искренне высказать, что лежит на сердце.

Вот, быть может, одно из наиболее ярких свидетельств, что лишь большое душевное волнение рождает новую, незаимствованную форму.

«Да, вот так и получается, — продолжал Месхишвили, — проектанту одни синяки и шишки. Инстанций куча, каждый считает себя вправе судить, рядить, запрещать, сокращать… Да и вообще теперь не время уникальных сооружений».

Что ж, плохого тут вроде бы нету; напротив, хорошо, что наконец-то настало время массового строительства — не для канцелярских столов, а для человека. Но каково же в этих новых обстоятельствах место архитектора, одаренного творческим талантом, строителя-художника? Каково в этом необозримо огромном деле место тех, кто не может удовлетвориться бездумным нанизыванием зданий на генплан? Кто не может ждать иных возможностей, потому что проходит лучшая пора собственной жизни? Кто обязан и в силах создать то, что в будущем станут называть архитектурным стилем нашего времени?

Конечно, и теперь без единичных, нетиповых сооружений дело нигде не обходится. Ладо показал мне большой жилой дом на улице Камо — хороший новый дом, облицованный базальтом и светлым экларским камнем, с глубокими сочно-зелеными лоджиями, ажурными жалюзи из сборного бетона и солярием на крыше. Мы посмотрели новую набережную Куры с молодыми платанами, мост Элбакидзе — цельнокаменный, стремительный, как древние мосты Грузии, прыжком преодолевающие горную реку. Мы съездили к почти законченному памятнику тремстам арагвинцам (о чем я еще расскажу). Но по всему чувствовалось, что на новые массивы Ладо как-то не рвется.

Не то чтобы ему хотелось скрыть что-либо от стороннего глаза, нет. «Там, знаете, особенно хвастать покуда нечем», — с простой откровенностью сказал он.

Все же мы побывали с ним и на Сабуртало, и в Дигоми.

Макет Дигомского массива я видел в «Тбилгорпроекте». Здесь будут жить двадцать пять тысяч человек (на Сабуртало — сорок две тысячи). Это — новейший из строящихся в Тбилиси массивов и, пожалуй, лучший. Здесь отказались от периметральной застройки — шеренгами вдоль пересекающихся улиц; дома тут располагаются как бы веерами, пучками расходящихся лучей. Но, как бывает, — в макете одно впечатление, в натуре другое. На месте композиционный замысел не охватываешь взглядом. В поле зрения попадают куски, не дающие представления о целом. В итоге остается впечатление не «упорядоченной свободы», а беспорядочности.

Я писал уже однажды о «модуле охвата взглядом». На Дигоми я убедился снова, как важно брать в расчет эту величину (или показатель), имея в виду не только точку зрения лица, утверждающего генплан или макет, но и точку зрения человека, идущего по новопостроенному району на работу или с работы. Я говорю о точке зрения в самом прямом смысле.

Эстетика современного жилого массива — проблема очень серьезная, и не только в пределах нашей страны. Размышляя об этом, я вспоминаю сцену из бельгийского фильма «Чайки умирают в гавани» — ту врезавшуюся в память сцену, где Беглец рассказывает девочке сказку о спящей принцессе.