Сквозь ночь - [167]

В школе, куда я ходил, учились ребята отовсюду, со всех концов Советского Союза. Там была даже девчонка из города Мурманска, где полгода день, а полгода сплошная ночь, и неизвестно, когда вставать, когда спать ложиться. Был еще мальчик с Камчатки, дававший честное пионерское, что там, на Камчатке, из-под земли течет кипяток, хоть чай заваривай.

Вообще тут ребята болтали много всякого и хвастали, кто чем. А я брякнул однажды ни с того ни с сего, что мои старики артисты. Но мне и под честное пионерское не поверили. Поди объясни, как это все случилось…

Нет, объяснять я не стал бы никому, тем более что старики мои, я заметил, и словом теперь об этом старались не обмолвиться. Только раз, в воскресенье, когда отец повел нас смотреть рудник, у них с матерью затеялся разговор о театре, о старике Байдарове, какой это был серебристый барин, актер актерыч и прочее, и отец спросил, сожалеет ли мать о принятом решении, не томится ли она, не тяжко ли ей здесь, и она сказала, что нет, нисколько не сожалеет, и он сказал, что всегда ценил в ней товарища и верного друга. А я пошел вперед, чтобы не слушать дальше, потому что когда слушаешь такое, то начинает першить в горле и хочется кашлять.

Рудник — это очень длинная щель в степи, разрез, как сказал отец. Там внутри уступы, ступени огромные, на них расставлены экскаваторы. Шум, грохот и лязг там внизу такой стоит, хоть уши затыкай, а сверху туда съезжают один за другим автомобили-самосвалы, здоровенные, будто слоны, а другие, тяжело нагруженные, ползут им навстречу вверх, и все они вместе ревут, гудят и подмигивают среди бела дня фарами, чтобы не чокнуться, не ударить друг друга, потому что пыль над рудником стоит такая, что сквозь нее можно смело смотреть на солнце, как сквозь закопченное стекло.

Поглядев на все это — на рудник и на красное солнце, мать сказала:

— Сотворение мира.

— Да, картина просто-таки библейская, — сказал отец.

Я спросил:

— А что это значит — «библейская»?

— Поживешь — узнаешь, — ответил отец. А мать, улыбнувшись, сказала:

— Этого-то он, может быть, и не узнает.

— Может быть, — согласился отец.

И они стали говорить, что молодому поколению нужна нынче новая библия о сотворении такого мира, где каждый станет делать то, к чему он действительно способен и к чему влечет его сердце, и от этого будет польза и добро всем.

Так прошла у нас осень и наступила зима, непохожая на те зимы, какие я знал, холодная и с такими буранами, что по три дня в школе занятий не бывало. И мы все радовались, что по три дня не бывает занятий в школе, и говорили, что вот зима, всем зимам зима.

И старики мои тоже не очень ругали зиму, говорили, что ничего, терпимая, не так страшен черт, как его малюют, но поскорее бы все же весна пришла.

А весна была, как назло, поздняя, и на руднике случилось несчастье. Прорвало какие-то отводные канавы и затопило разрез водой. Туда бросили все силы — откачивать, спасать экскаваторы и другую технику. Отец говорил, что в три шеи надо гнать работников, которые могли допустить такое и так относятся к народному достоянию. И что если бы не подобное разгильдяйство, то наша страна была бы наверняка во сто раз богаче.

За зиму он еще похудел и потемнел лицом. Когда он бывал небрит, — а теперь он не так часто брился, как прежде, — то становилось видно, что в бороде у него полно седины, и мать говорила: «Тебе, может, воды согреть, Сережа? Побреешься?..»

Она тоже осунулась за зиму, ей порядочно доставалось. Надо было ведь и сготовить после работы, постирать и все такое, а воду мы носили с водоразборной колонки, и бывало так, что протягивали веревку от дома к водоразборной колонке, чтобы не заблудиться и не замерзнуть в снегу во время бурана.

Весной, конечно, стало легче, особенно когда грязь подсохла. Пыль, ей-богу, не так страшна, как эта липкая грязища, из которой ноги не вытянешь. И весной и осенью здесь лучше всего ходить в резиновых сапогах, да вот беда, не достанешь малых размеров. Не то чтобы на меня, на мать сапог не достать было. Она всю весну носила большие, не по мерке, а отец говорил, что вот заасфальтируют улицы, тогда о резиновых сапогах забудем.

Но покамест заасфальтировали только кусок одной улицы и площадь у того места, где строился Дом культуры. Там разбили сквер с дорожками, и многие ходили на воскресник: высаживать топольки, акации и кусты боярышника, привезенные издалека, из питомника.

Вечером после воскресника отец сказал маме, что посадить своими руками хотя бы одно деревце куда приятнее и честнее, чем произносить всю жизнь красивые слова о пользе леса. А мать ответила, что это, может быть, и верно, но она все же не понимает, зачем устраивают такую гонку и показуху вокруг Дома культуры, в то время как с жильем еще так худо и большинство народа мыкается в общежитиях, в тесноте, без водопровода и канализации.

Отец сказал на это, что тут вопрос сложный. Есть И элемент показухи, конечно, но Дом культуры нужен, пожалуй, не меньше, чем жилье. И мать согласилась, а затем у нее вдруг ни с того ни с сего потекли из глаз слезы. Мы с отцом перепугались, а она говорила, что ничего, пройдет, и улыбалась, а слезы все текли и текли, и отец сказал, что он в конце концов не понимает, к чему этот куриный дождь при ясном солнце, взял шапку и вышел.