Сквозь ночь - [160]
Митя пришел домой в десятом часу. У меня стучало сердце и не хватало дыхания, когда я слушал, как он топочет ногами в передней, сбивая остатки снега, и весело спрашивает у Анны Иванны: «Батя у себя?» («Батя» — это я. Иногда он еще называет меня «старик» или «корифей».) Затем он входит ко мне, держа в руках газету (там напечатана фотография новой автоматической линии, разработанной в моем бюро), и говорит:
— Ну, поздравляю, старик! Отгрохал линийку, будь здоров!
Сын мой, студент четвертого курса, тоже специализируется по автоматике, и я в душе горжусь тем, что это дело становится у нас в семье как бы наследственным. Но теперь мне не до того. Я молча, похлопывая линейкой, слушаю все приятное, что он говорит, покуда наконец он не спрашивает, заметив неладное:
— Ты что, нездоров?
И тут начинается. Я выкладываю ему все, больно отсчитывая слова линейкой на собственной ладони, а когда вижу, как он краснеет, то распаляюсь еще больше и не кричу в голос лишь потому, что боюсь, как бы не услышала Анна Иванна.
Он выслушивает меня до конца, медленно бледнея, затем садится в кресло, кладет на подоконник газету и достает из кармана папиросу.
— Па-аппрашу в моей комнате не курить! — срываюсь и швыряю линейку на стол, опрокинув вазочку с карандашами.
— Ты чего, собственно, гремишь? — морщится он и сует папиросу обратно. — Я, в конце концов, уже не мальчик…
«Щенок, мальчишка!» — эти и им подобные слова готовы сорваться, но я через силу сдерживаюсь, чтобы послушать, что же он скажет.
И он, покусывая губы и все больше бледнея, рассказывает, как познакомился, и как «встречался», и как в конце концов понял, что они друг другу не пара, нет общих интересов, что он ее не любит и что, как он выразился, «из совместной жизни толку не будет».
— Та-ак… — завершаю его рассказ тяжким вздохом. — Ну, а теперь как расхлебывать думаешь?
И тут все поворачивается непредвиденно: подняв на меня глаза, он покорно спрашивает:
— А ты бы как посоветовал?
— Прежде надо было советоваться! — плоско язвлю я, чтобы выиграть время. Но от вопроса уже никуда не денешься. Я поднимаюсь и наливаю себе боржому в стакан. Митя провожает меня настороженным взглядом. — Она что, учится? — спрашиваю через плечо, тщательно закупоривая пустую бутылку.
— Нет, — отвечает он. — Работает.
Желая, видимо, окончательно прояснить для меня картину, он рассказывает, что девушка не бог весть какая, внешностью ничего, но довольно ограниченная, «середнячка», после десятилетки в вуз не попала, пошла на чертежные курсы. Мать тоже работает, машинисткой.
— А отец? — спрашиваю, все еще возясь с бутылкой. Перед ответом отмечаю некоторую паузу.
— Отца у нее нет. На фронте погиб, что ли…
Тотчас же перед глазами у меня всплывают прыгающие прядки крашенных перекисью волос, дырочка в перчатке, я снова теряю самоконтроль и кричу Мите, что он негодяй, мелкий трус, что, будь жив у девочки отец, он отхлестал бы его, как щенка, и т. д. и т. п. Митя выслушивает все молча, покусывая губы. Затем наступает требовательная тишина. Я зачем-то беру с полки книгу, тут же швыряю ее на тахту, передвигаю телефонный аппарат с края круглого столика на середину, подхожу к окну и спрашиваю, вглядываясь в морозные узоры:
— А что… это самое… давно случилось?
Сын понимает меня возмутительно быстро.
— Всего два месяца, — без промедления отвечает он.
— Так…
Я молча барабаню пальцами по стеклу, и, право же, можно подумать, что передаю свои мысли с помощью азбуки Морзе: чуть погодя Митя за моей спиной говорит:
— Я, между прочим, предлагал ей, но она отказалась. Пусть теперь пеняет на себя.
— Что предлагал? — яростно поворачиваюсь я, хотя прекрасно знаю, что́ именно. — Что предлагал? — повторяю свой фальшивый вопрос еще яростнее. — Да как ты смеешь…
— Ну, знаешь, отец, — говорит Митя, поднимаясь. — Я хотел с тобой как мужчина с мужчиной, а ты…
— Вон! — кричу я, не помня себя. — Вон отсюда!
Секунду он стоит окаменело, бледный, а затем, рванувшись, выходит, сильно хлопнув дверью. Я еще долго не могу унять дрожь в пальцах. Хожу из угла в угол, потирая руки. Собираю рассыпавшиеся карандаши. Зачем-то передвигаю с места на место вазочки, пресс-папье, модель токарного станка, подаренную мне к пятидесятилетию. Хорошо еще, что Нины нет дома.
Она приходит в начале двенадцатого, пахнущая морозом. Масса впечатлений: Кочарян читал главы из «Крейцеровой сонаты».
— Ты знаешь, Синька, — возбужденно говорит она, опускаясь в кресло и трогая ладонями горящие щеки, — это место: «Няня! Он убил меня!» — просто потрясающе. Так и стоит перед глазами.
А у меня перед глазами стоит иное. Хмыкаю что-то невпопад, но она, кажется, ничего не замечает. В столовой Анна Иванна стучит посудой.
— Митенька занимается? — спрашивает Нина.
— Не знаю, — бормочу я, делая вид, что ищу какую-то книгу на полке.
— Он давно пришел?
— Давно.
Она выходит, шурша платьем. «Подалась клуша к цыпленочку», — усмехаюсь я, захлопывая ненужную книгу.
Через несколько минут в двери появляется круглое лицо Анны Иванны:
— Ужинать, Исидор Кузьмич.
Выхожу в столовую, зябко потирая руки.
— Не понимаю, что это с Митенькой, — озабоченно говорит Нина. — У него темно. Нездоров, что ли?
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.
Франсин дю Плесси Грей – американская писательница, автор популярных книг-биографий. Дочь Татьяны Яковлевой, последней любви Маяковского, и французского виконта Бертрана дю Плесси, падчерица Александра Либермана, художника и легендарного издателя гламурных журналов империи Condé Nast.“Они” – честная, написанная с болью и страстью история двух незаурядных личностей, Татьяны Яковлевой и Алекса Либермана. Русских эмигрантов, ставших самой блистательной светской парой Нью-Йорка 1950-1970-х годов. Ими восхищались, перед ними заискивали, их дружбы добивались.Они сумели сотворить из истории своей любви прекрасную глянцевую легенду и больше всего опасались, что кто-то разрушит результат этих стараний.
«Дневник» Элен Берр с предисловием будущего нобелевского лауреата Патрика Модиано был опубликован во Франции в 2008 г. и сразу стал литературным и общественным событием. Сегодня он переведен уже на тридцать языков мира. Элен Берр стали называть французской Анной Франк.Весной 1942-го Элен 21 год. Она учится в Сорбонне, играет на скрипке, окружена родными и друзьями, радуется книге, которую получила в подарок от поэта Поля Валери, влюбляется. Но наступает день, когда нужно надеть желтую звезду. Исчезают знакомые.
Книга представляет собой воспоминания известного американского предпринимателя, прошедшего большой и сложный жизненный путь, неоднократно приезжавшего в Советский Союз и встречавшегося со многими видными общественными и государственными деятелями.Автором перевода книги на русский язык является Галина САЛЛИВАН, сотрудница "Оксидентал петролеум”, в течение ряда лет занимавшаяся коммерческими связями компании с Советским Союзом.