Сквозь бурю - [3]

— Что же произошло потом?

Старик с горечью продолжал:

— Ишаны и баи пожаловались на непокорных рабочих царскому начальнику, и тот прислал на рыбные промыслы солдат. Рыбаков угрозами и силой оружия заставили возобновить работу, а зачинщики забастовки были арестованы и приговорены царским судом к десяти годам каторжных работ. Среди осужденных были твой отец Мурат и твоя мать Канигуль. Несчастные не вынесли страшных холодов и непосильного труда на каторге. Там они и погибли…

Айдос замолчал. Бабушка Нурбике смахнула с глаз набежавшие слезы.

— Дедушка, а почему мне раньше говорили, что родители умерли от голода, а меня выкормила женщина, у которой умер грудной ребенок?

— Видишь ли, тебя действительно выкормила одна славная женщина, но жил ты все время с нами. Ведь на промыслах у нас с твоими родителями было одно жилье, одна землянка… Золотой человек был твой отец. Много раз выручал меня, работал за меня, когда я болел, делил со мной последнюю рыбу, последнюю лепешку. Когда разразилась беда, твои отец и мать просили меня и Нурбике позаботиться о ребенке. И мы с радостью взяли на себя эту заботу, потому что очень любили твоего отца и мать и хотели во что бы то ни стало сохранить для них ребенка. Ведь мы верили, что они вернутся. Добрая женщина, жена соседа-рыбака, выкормила тебя грудным молоком. А через два года мы уехали из Муйнака в Тербенбес. И было это десять лет тому назад…

— А потом, дедушка?

— Мы не хотели, чтобы здесь знали, что ты сын осужденных на каторгу зачинщиков забастовки. Мы боялись, что это может повредить и нам и тебе. Поэтому сказали, что родители твои умерли от голода и мы их не знаем. А теперь, когда в нашей стране уже четыре года как свергли царя и установилась Советская власть, нам нечего скрывать, чей ты сын. Пусть все знают, что тебя осиротили угнетатели трудового народа… Вот так, мой мальчик, обстоит дело. Держи голову выше, не стыдись, а гордись своими родителями. Не безродный ты человек, а сын защитников своего народа, честных и смелых людей.

— А родственников моих вы, дедушка, не знали?

— Знал брата твоей матери — Оринбая. На будущей неделе мы поедем в аул Акбетку. Там живет твой дядя. Он уже не раз просил, чтобы я привез тебя, хочет познакомиться с сыном своей сестры. Много лет он даже не знал, жив ли ты. Я рассказал ему о тебе, когда мы встретились три года тому назад на рыбном промысле в Акбетке, где я работал один сезон… Трудно живется Оринбаю: семья большая, детишки малы, помощников еще нет. Только бабушке Нурбике я рассказал о встрече с твоим дядей Оринбаем, потому что в то время еще хозяйничали у нас богачи. Думал я: не пришло еще время говорить правду о твоих родителях, о твоем отце, который был врагом баев и их прислужников…

Прошло несколько дней, и Нагым с дедушкой поехали в Акбетку. Там Айдос познакомил его с высоким, очень худым человеком и сказал:

— Нагым, это твой дядя Оринбай.

Они вошли в глинобитную лачугу — жилище Оринбая. Все здесь говорило о крайней бедности, почти нищете. Дядя погладил черноволосую голову мальчика.

— Единственный сын моей единственной покойной сестры… — сказал он тихо и печально; казалось, разговаривал он не с гостями, а с самим собой.

Нагнувшись над плетеной корзиной, Оринбай вытащил из нее старые штаны, рубашку и протянул Нагыму:

— Возьми, сынок; это все, что у меня есть. Беден я, трудно мне, очень трудно. Работаю один, а в семье нас восемь человек. Но ничего не поделаешь. Приезжайте в будущем году; надеюсь, тогда дела мои поправятся. Старшему сыну будет уже тринадцать лет, второму — одиннадцать, они станут настоящими помощниками, и нам будет легче прокормиться… Да и тебе, Нагым, наверно, помогу.

Оринбай понурился. Айдос ласково положил руку ему на плечо:

— Не горюй, браток, всем нам трудно. О помощи Нагыму теперь не думай. Ему хорошо у нас, для меня и Нурбике он родной внук. А у тебя, я вижу, своих детей хватает; нелегкое это дело — прокормить такую семью. Но я верю: начнут работать сыновья, заживете лучше. Не правда ли? — Старик ободряюще улыбнулся.

— Да сбудутся добрые слова твои, хороший человек, — поблагодарил Оринбай.

Переночевав у дяди, Нагым с Айдосом возвратились в Тербенбес. И занялся мальчик обычными своими делами: пас овец и коз, ходил собирать хворост на топливо, помогал готовить корм на зиму для скота, резал камыш.

Видел Айдос, как старательно работает Нагым. Понимал и то, как хочется мальчику побыть среди своих сверстников, но к вечеру от усталости у него слипались глаза, не влекли ни игры, ни забавы.

За ужином, глядя на осунувшееся лицо Нагыма, Айдос сказал:

— Отдохни немного, сынок. Хоть два дня побегай, поиграй с ребятами, а я скажу людям, что присмотрю за стадом вместо тебя.

Рано утром Нагым наскоро поел и побежал к морю. Он лег на песок и устремил взгляд в чистое, синее-синее небо, слушал тихие всплески волны, лениво вползавшей на берег, пересыпал с руки на руку теплый песок, перебирал красивые белые, розовые, жемчужно-серые ракушки, складывал их маленькими горками. На берегу полно морских ракушек. «Прибежали бы сюда Кутлымурат и Сейтимбет, — думал мальчик, — славно было бы поиграть с ними в ракушки…»