Сквозь бурю - [14]

«Держись подальше от ишана… Берегись ишана…» Эти слова неотступно звучали у меня в ушах и не давали покоя. Это были последние слова отца. Но как уберечься, как держаться подальше, когда долги, будто толстой веревкой, вяжут тебя по рукам и ногам. Куда уйдешь от них? Как убежать отсюда? Я знал, что в гибели родителей виноваты Кабыл-ишан и судья Халил. Но как это докажешь? Все, что пережили отец и мать, осталось тайной. Никто не знает, что там было. А если кто-нибудь и знал, разве он скажет? Всем был страшен гнев Кабыл-ишана. Пропадешь ни за что.

Андрей слушал широко раскрыв глаза, не пропуская ни слова. Дикими, прямо невероятными казались ему произвол и безнаказанность преступлений ишана и кази.

— Айдос-ата, — взволнованно проговорил он, — неужели и до сих пор осталось безнаказанным такое злодейство? Или, может быть, вы уехали отсюда куда глаза глядят?

— Нет, сынок, никуда я не уехал. Потянулись долгие годы тяжелой работы и беспросветной нужды, потому что почти весь заработок приходилось отдавать в уплату долга Кабыл-ишану, а после его смерти — ишану Жалию, который унаследовал его должность, а заодно и всех его должников. У меня появились дети; долги росли и росли, приковывая меня к месту и к этому грабителю Жалию, и до конца дней моих я буду проклинать его, потому что ненавижу всей душой.

— За что же, ата, вы так ненавидите Жалия, разве его отец не был таким же вымогателем и злодеем?

— Видишь ли, Андрей, с Жалием у меня особые счеты еще со времен далекой молодости. Уже тогда он стал моим заклятым врагом, остался таким и сейчас.

— Какие особые счеты, ата?

— В то время… — Дедушка Айдос прикрыл глаза и заговорил совсем тихо; казалось, он рассказывает о том, что видит. — Да… В то время я был еще совсем юным. Сила, здоровье, ловкость играли в каждой жилочке. Не любил я сына ишана за высокомерие и спесь. Он постоянно хвастался положением своего отца, требовал к себе ничем не заслуженного уважения. Впрочем, не один я, многие парни в ауле терпеть не могли Жалия… — Айдос вздохнул и улыбнулся. — А Нурбике была тогда почти девчонкой, красивой и застенчивой. Пленили меня ее большие серые глаза. Я старался встретить ее где только возможно — на улице, у моря, по дороге в мечеть — и не скрывал своих чувств.

Однажды, когда я направлялся к глинобитному домику Нурбике, Жалий встретил меня и презрительно сказал:

«Ты куда? Знай свою дорогу!»

Я сделал вид, что не понял:

«В чем дело? О какой дороге ты говоришь?»

«Держись подальше от Нурбике! — злобно проговорил Жалий и показал мне кулак. — Вот это видишь? На себе отведаешь! Если еще раз застану тебя здесь, пеняй на себя. Чтобы глаза мои больше не видели тебя с Нурбике!»

«Вот как? — насмешливо ответил я. — Вздумал меня пугать? Так запомни: тебе же лучше будет, если я тебя здесь не увижу. Тут твой отец тебя не защитит, а сам ты трус и слюнтяй. Иди отсюда подобру-поздорову, пока я — тебя не взгрел».

Жалий прямо задыхался от гнева и возмущения. Но кинуться на меня не посмел. Понимал, что я сильнее его.

«Я попрошу отца, — крикнул он, — чтобы он отвадил тебя, нахала, от дома Нурбике!

На следующий день во дворе Нурбике говорила мне, что она боится Жалия и что Кабыл-ишан о чем-то разговаривал с ее матерью. Неожиданно возле нас появился Жалий.

«Воры! — закричал он. — Поймал я вас все-таки!» Он орал так, будто в самом деле мы что-то уворовали.

Нурбике бросилась бежать, а я одним прыжком подскочил к Жалию и схватил его за горло:

«А ну повтори, святоша! Скажи, что я у тебя украл?»

«Разве это не воровство? — прошипел Жалий. — Чего ты ходишь к дочери человека, которого ты недостоин? Я…»

Жалий не договорил, потому что я сдавил ему горло:

«Убью! Если еще слово скажешь, задушу как собаку!»

«Пусти меня! — вопил Жалий. — Задушишь… Шайтан с вами, больше ноги моей здесь не будет».

«Врешь, трус! Сейчас побежишь жаловаться отцу, а он придет морочить голову матери Нурбике. Лучше тебя сразу прикончить». И я сжал его точно железными тисками.

Жалий застонал и взмолился:

«Не убивай меня! Клянусь, я ни слова не скажу отцу…»

«Поклянись Кораном!»

Жалий молчал. Сыну ишана не хотелось клясться Кораном, но, видя, что я его не отпускаю, проговорил:

«Клянусь Кораном! Если я хоть словом обмолвлюсь или пожалуюсь, да покарает меня аллах!»

«Потом скажешь, что не было свидетелей клятвы?»

«Аллах всему свидетель! Верь мне, отпусти меня».

«Иди. И больше никогда не подходи к Нурбике. Помни клятву. Не покарает аллах, сам покараю!»

«Даже имя ее забуду», — пробормотал Жалий и кинулся бежать со всех ног, подальше от дома Нурбике.

Той же осенью я на ней женился. Жалий молчал. Он боялся нарушить клятву — ведь он поклялся Кораном, но в душе затаил злобу против меня и только выжидал случая, чтобы отомстить.

— И что же, отомстил он вам, Айдос-ата?

— Шли годы, жизнь была немилостива ко мне и Нурбике. Беспросветная нужда, неоплатные долги, вечная необходимость просить у ишана взаймы то муки, то крупы, то еще чего-нибудь, особенно в голодный год… И тогда, когда умирали сыновья, — за отпевание, за похороны, за поминки по обряду… Все в долг, все в долг. Ишан, лицемерно подняв глаза к небу, выражал сочувствие: «Понимаю, тебе трудно: семья, дети. Молись аллаху. Он пошлет утешение во всех печалях», а сам все записывал в книгу мои долги до последней копеечки. И сколько ни отрабатывал я, долги не уменьшались, ишан говорил, что работа уже шла на погашение процентов. Я неграмотен. Разве мог я проверить записи Жалия? А он мстил мне этими бесконечными записями долгов.