Скверное время - [23]

Он подозвал полицейского и приказал принести еду из гостиницы для Сесара Монтеро.

— Пусть пришлют цыпленка, и поупитаннее, тарелку картошки и побольше салата, — сказал он, а обращаясь к падре, добавил: — Обед — за счет муниципалитета, падре. Пусть все видят, что в городе все стало по-новому.

Падре Анхель опустил голову:

— Когда вы его отправляете?

— Баркасы отчаливают завтра, — сказал алькальд. — Если к вечеру придет в себя, завтра же будет отправлен. Но пусть он поймет — я делаю ему одолжение.

— Несколько дороговатое одолжение.

— Любое одолжение стоит денег — конечно, тому, у кого они есть, — сказал алькальд. Он пристально глянул в прозрачно-голубые глаза падре Анхеля и добавил: — Надеюсь, вы втолковали ему эту истину.

Падре Анхель не ответил. Он стал спускаться по лестнице и уже с лестничной площадки попрощался, буркнув что-то нечленораздельное. Алькальд, не стучась, вошел в комнату Сесара Монтеро.

В комнате были только умывальник и железная кровать. Сесар Монтеро, небритый, в той же одежде, в какой вышел из дому в прошлый вторник, лежал на кровати. Он даже не моргнул глазом, когда услышал голос алькальда.

— Поскольку с Богом ты все дела уладил, — сказал тот, — в самый раз уладить их со мной.

Подтащив стул к кровати, алькальд сел на него верхом, навалившись грудью на плетеную спинку. Сесар Монтеро, не поворачивая головы, смотрел в потолок. Вид у него был довольно спокойный, однако глубокие складки у губ свидетельствовали о долгих и мучительных раздумьях.

— Нам с тобой ни к чему говорить намеками, — продолжал алькальд. — Завтра тебя увезут. Если тебе повезет, через два или три месяца пришлют следователя по особым поручениям. И нам останется только все ему рассказать. Через неделю он уплывет назад, будучи уверен, что ты — глупец.

Последовала пауза; Сесар Монтеро продолжал спокойно лежать.

— Потом члены судов и адвокаты скачают с тебя по крайней мере тысяч двадцать песо, а то и больше. Если следователю вдруг не стукнет в голову и он не заявит, что ты — миллионер.

Сесар Монтеро лишь повернул голову в сторону алькальда. Только слегка повернул, но пружины кровати отчаянно заскрипели.

— Примем во внимание всю нашу неразбериху и волокиту, — продолжал алькальд голосом, в котором зазвучали нотки душевного участия. — В общем, тебе, если повезет, припаяют два года.

Он почувствовал на себе внимательный взгляд Сесара Монтеро. Когда их глаза встретились, алькальд еще говорил, но уже другим тоном.

— Всем, что у тебя есть, ты обязан мне, — сказал алькальд. — Был приказ тебя убрать. Устроить засаду и угробить тебя, а потом конфисковать твой скот, чтобы правительство могло покрыть огромные расходы, затраченные на предвыборную кампанию во всем департаменте. В других муниципиях алькальды подчинились, но мы, в отличие от остальных, приказа не выполнили.

И тут алькальд понял: Сесар Монтеро задумался. Алькальд вытянул ноги и, опираясь локтями на спинку стула, ответил на не высказанное ему обвинение.

— Ни одного сентаво из того, что давал ты, — сказал он, — я себе не взял, все потратил на организацию выборов. Теперь новое правительство гарантирует всем мир, права и благополучие. Я со своим жалованьем должен из кожи вон лезть, а ты от денег бесишься. Хорошо устроился!

Сесар Монтеро стал медленно, с трудом подниматься. Когда он встал, алькальд как бы увидел себя со стороны: он рядом с этим зверем-исполином такой тщедушный и жалкий. В глазах алькальда, когда он посмотрел на застывшего у окна Сесара Монтеро, вспыхнул какой-то странный огонек.

— Соглашайся, это лучшая в твоей жизни сделка.

Окно выходило на реку. Но Сесар Монтеро ее не узнал. Он, казалось, попал совсем в другой город, стоящий на незнакомой, быстро текущей реке.

— Я стараюсь тебе помочь, — услышал он за спиной. — Мы знаем, что это вопрос чести, но тебе обойдется очень дорого доказать это. Разорвав анонимку, ты сглупил.

В этот момент пахнуло удушающим зловонием.

— Корова, — догадался алькальд, — видимо, за что-то зацепилась.

Не обращая ни малейшего внимания на гнилостный запах, Сесар Монтеро застыл у окна. Улицы были безлюдны. У причала болтались три баркаса, матросы, готовясь ко сну, развешивали гамаки. Завтра в семь утра все будет выглядеть по-иному: добрых полчаса на набережной будет давка, — весь городок соберется поглазеть, как арестованного поведут на баркас. Сесар Монтеро вздохнул, сунул руки в карманы и отчетливо, неторопливо произнес одно-единственное слово:

— Сколько?

Ответ последовал незамедлительно:

— На пять тысяч песо годовалых телят.

— И плюс еще пять телят, — сказал Сесар Монтеро, — чтобы ты отправил меня сегодня ночью специальным баркасом сразу же после киносеанса.

V

Баркас коротко свистнул, развернулся на середине реки, и собравшаяся на причале толпа и женщины, выглядывавшие из окон, в последний раз увидели Росарио Монтеро: вместе с матерью она сидела на том же самом жестяном сундучке, с которым семь лет назад ступила на этот берег. Бреясь у окна своего кабинета, доктор Октавио Хиральдо подумал: этот отъезд в некотором роде завершает круг жизни.

Доктор Хиральдо увидел Росарио в первый же день ее приезда: в потрепанной форме студентки педвуза, в мужских туфлях, она ходила по набережной — искала, кто согласится задешево отнести ее сундучок в школу. Похоже, она уже в тот день была готова похоронить все свои честолюбивые планы в этом городишке, название которого, как она призналась, впервые увидела на бумажке жребия, вытащенной из шляпы, когда шесть имевшихся тогда свободных мест разыгрывались между одиннадцатью кандидатами. Она поселилась при школе в комнатушке, где имелись только железная кровать и умывальник, варила на керосинке кукурузную похлебку, а в свободное время вышивала скатерти. В том же году, под Рождество, на школьной вечеринке она познакомилась с Сесаром Монтеро, неотесанным холостяком, разбогатевшим на лесоповале, жившим в девственной сельве вместе со своими полудикими собаками и появившимся в этих краях неизвестно откуда. В городке он появлялся нечасто, всегда небритый, в сапогах с набойками и с двустволкой. «Та встреча тоже была чем-то похожа на жребий, вытащенный из шляпы», — посматривая на покрытую густой мыльной пеной бороду, подумал доктор Хиральдо, но тут тошнотворное зловоние отвлекло его от воспоминаний.