Скверное время - [22]

Доктор Хиральдо наблюдал за разгрузкой судов до самого конца. Он указал алькальду на мощную, похожую на жрицу неизвестного культа женщину с несколькими браслетами на руках. Тот не был склонен обращать на нее особого внимания.

— Наверно, дрессировщица, — бросил он.

— В определенном смысле вы правы, — сказал доктор, обнажив два ряда острых зубов, которыми, казалось, он аккуратно откусывает каждое слово. — Это теща Сесара Монтеро.

Алькальд отправился дальше. Он посмотрел на часы: без двадцати пяти четыре. У ворот казармы ему доложили, что приходил падре Анхель, ждал его полчаса и обещал вновь прийти в четыре.

Оказавшись снова на улице и не зная, чем заняться, алькальд увидел в окне кабинета зубного врача, подошел к нему и попросил огонька. Тот дал прикурить и посмотрел на еще опухшую щеку алькальда.

— Я чувствую себя уже хорошо, — сказал алькальд и открыл рот.

Дантист посмотрел в рот и заметил:

— Нужно поставить несколько коронок.

Алькальд поправил револьвер на поясе и решительно заявил:

— Я еще к вам как-нибудь зайду.

Лицо зубного врача не дрогнуло.

— Заходите когда хотите, может быть, и мое желание исполнится: дадите дуба в моем доме.

Алькальд похлопал его по плечу.

— Не дождетесь, — весело сказал он. И, высоко подняв руку, добавил: — Мои зубы — превыше всех партий.

* * *

— Значит, под венец ты не идешь?

Жене судьи Аркадио сидеть было неудобно, — раздвинув ноги, она ответила:

— Нет, падре, на это нет никакой надежды. Даже сейчас, когда я вот-вот должна родить.

Падре Анхель отвел взгляд и посмотрел на реку. По реке плыла вспученная коровья туша, на ней сидело несколько стервятников.

— Тогда ведь ребенок будет считаться незаконнорожденным.

— Его это не волнует, — сказала она. — Сейчас Аркадио обращается со мной хорошо. А если я заставлю его обвенчаться, он почувствует себя связанным и мне же самой потом придется за все расплачиваться.

Она сбросила башмаки и теперь, разговаривая, широко развела ноги и поставила их на перекладину табуретки. Положив веер на колени и скрестив руки на внушительном животе, она, видя, что падре Анхель по-прежнему молчит, повторила:

— Нет, падре, нет никакой надежды. Дон Сабас купил меня за двести песо, три месяца выжимал из меня все соки, а потом в чем мать родила вышвырнул на улицу. Если бы Аркадио меня не подобрал, я бы с голоду подохла. — И, впервые посмотрев падре в глаза, сказала: — Или бы пошла на панель.

Падре Анхель уговаривал ее уже шесть месяцев.

— Ты должна женить его на себе и создать семью. Так, как вы живете сейчас, не только вам не дает уверенности на будущее, но и подает дурной пример остальным жителям города.

— Лучше все делать в открытую, — сказала она. — Другие занимаются тем же, но только тайком. Разве вы не читали анонимки?

— В них одна клевета, — сказал падре. — Ты должна создать семью и тем самым оградить себя от сплетен.

— Оградить? — сказала она. — Меня не нужно ни от чего ограждать, потому что все я делаю открыто. И сплетен обо мне не распускают, разве не так? А вот у семейных людей все стены в анонимках.

— Ты упряма, — сказал падре, — но Бог проявил милость к тебе: послал уважающего тебя мужчину. Потому ты должна обвенчаться и создать семью.

— Я этого не уразумею, — сказала она, — но, как бы то ни было, сейчас мне, беременной, есть где спать и есть что есть.

— Ну а если он тебя бросит?

Она закусила губу, затем, загадочно улыбнувшись, ответила:

— Он меня не бросит, падре. Уж в этом-то я уверена.

Но и на этот раз падре Анхель не захотел признать своего поражения. Он посоветовал ей хотя бы ходить к мессе. Женщина ответила, что придет «на днях»; и вскоре падре в ожидании встречи с алькальдом вышел прогуляться. Один из сирийцев, желая поговорить с падре, сказал ему про хорошую погоду, но падре пропустил эти слова мимо ушей, — его вниманием завладел цирк: сейчас труппа выгружала зверей казавшихся в ослепительных лучах послеполуденного солнца грустными и испуганными. У пристани он пробыл до четырех.

Прощаясь с дантистом, алькальд увидел падре.

— Мы точны! — сказал он ему и пожал руку. — Точны, даже если нет дождя.

Подойдя к крутой казарменной лестнице, падре Анхель отозвался:

— И не наступил конец света.

Через две минуты он уже вошел в комнату, где содержался Сесар Монтеро.

Пока шла исповедь, алькальд сидел в коридоре. Он вспоминал о цирке: о женщине, вцепившейся зубами в трапецию на высоте метров пяти, и о мужчине в голубой, шитой золотом униформе, выбивающем дробь на барабане. Полчаса спустя падре Анхель вышел из комнаты Сесара Монтеро.

— Все? — спросил алькальд.

Падре Анхель посмотрел на него с укоризной.

— Вы совершаете преступление, — сказал он. — Человек не ест уже более пяти дней. И если он еще жив, то только благодаря своему крепкому здоровью.

— Он сам не захотел есть, — спокойно отпарировал алькальд.

— Неправда, — сказал падре, стараясь говорить спокойно и решительно. — Это вы приказали не давать ему пищи.

Алькальд ткнул в падре указательным пальцем:

— Остерегайтесь, падре. Вы нарушаете тайну исповеди.

— К исповеди это не имеет никакого отношения, — возразил падре.

Алькальд встал.

— Не принимайте все это так близко к сердцу, — неожиданно рассмеявшись, сказал он. — Но если это вызывает у вас такую озабоченность, мы мигом решим проблему.