Скверное дело - [9]

— Да, вообще то…

Балабуев был задет за живое. Обнажился неожиданно человек со всеми его страстями. — Вы эту публику не знаете. Тайна следствия… никакого разглашения… А этот. Персонаж. Фигаро. Под кровать заляжет, не шелохнется. Он вам и дальний родственник… И фронтовой друг… Мало ли кто. Знаете… Мы ведь с вами заодно… Хотим справедливость восстановить… А когда такое видишь… — И Балабуев рассерженно постучал пальцем по фотографии.

На том разговор и закончился.

Глава 5

Ресмотря на искреннее желание сотрудничать со следствием (а как может быть иначе у законопослушного гражданина), кое-что Плахов утаил. Это ни для кого не пример, и сам Плахов поступил так непонятно для себя самого. И все же утаил.

Несколько лет назад, когда тяга к ненужным для практической жизни знаниям еще сохранялась в интеллигентном обществе, Алексей Григорьевич читал курс лекций по истории Византии. Для общего развития жителей и гостей столицы (было такое обобщающее определение). Представьте себе, несколько десятков слушателей на такие лекции набиралось. Разные люди — моложе и постарше, некоторые приходили с карандашами и тетрадками, а многих отличало знание вопроса вплоть до фундаментальных трудов профессора Федора Ивановича Успенского (основателя и директора Русского археологического института в Константинополе), описавшего свой предмет так, будто с каждым из византийцев он был знаком лично. История вообще предмет очень личный, и те, кто не понимают этого, думают, что можно пройти мимо, не повернув головы, ошибаются, тогда за них это сделают другие и вложат в такую равнодушную голову свои собственные идеи и пожелания на будущее. А в будущем каждый уже сейчас пытается освободить место по факту собственной правоты. Откуда же ее взять, если не из истории?

Плахов лекции любил, таково свойство ученых — желание поделиться истиной, а заодно и себя убедить, что знание это кому-то нужно, и они не зря прожигают собственную жизнь. Трудно во всем этом дать себе отчет (и не только ученым), но люди тонкие к этому приходят, и такие вот лекции, общение с простыми людьми убеждают: да, именно так, выбор сделан правильно.

Среди постоянной аудитории глаз легко находит знакомые лица. Это известно любому лектору, а что касается Алексея Григорьевича, то именно тогда он стал отмечать среди своих слушателей молодую женщину, занимавшую одно и то же угловое место в третьем ряду, как раз напротив кафедры, с которой Алексей Григорьевич вещал, изредка поворачиваясь к экрану со слайдами и демонстрируя в свете проектора свой остроносый профиль. Святыни Константинополя пришли в упадок или, того хуже, были переделаны турками в мечети для собственных надобностей. Смотреть на все это было грустно. Выручали картинки с археологических раскопок, которые велись в Стамбуле, на которых приходилось бывать самому Плахову и покойному Кульбитину (как мы уже сообщали). На фоне этих картинок рассказ выходил не таким сухим, а если учесть, что последние дни Константинополя относились к сравнительно близкому нам времени — пятнадцатому веку, то и находки выходили не слишком древними, сопоставимыми по годам с монастырскими захоронениями, а то и просто кладбищами. Турецкое правительство давало разрешения на эти работы без особого желания, но с авторитетом ЮНЕСКО спорить было трудно. Турецкая рана не заживала — легко сказать, сокровища Трои, раскопали в местной провинции, а где они теперь — вывезли в Германию, а потом и вовсе в Россию. Смириться с этим трудно, тем более, эти страны (Германия и Россия) спорят между собой за обладание сокровищами, как будто сами турки здесь не причем. Так и говорили оскорбленным туркам от имени древних греков, которых, собственно, представлял Шлиман, разворотивший здешние холмы. Кто последний, тот и прав. Утерли туркам большой нос. Потому учет и контроль теперь велись мелочно и придирчиво, чиновник (а они были представлены в составе экспедиции) по своей природе существо именно придирчивое. Тогда в чем интерес? В самих костях и черепах, в обломках керамики, в проржавевшем металле, кирпиче, обожженном пожаром войн. Именно так. Иначе энтузиазм тружеников, роющихся в раскаленной от жары земле, невозможно объяснить. На слайдах и фотографиях это было видно. Мелькали люди, известные нам по рассказу следователю Балабуеву, и ряд других лиц, не менее интересных.

Показ таких слайдов дополнял историю трагического конца Византии. Трагедия, когда конец предрешен, интересна именно деталями, подробностями происшедшего. Языки божественного пламени вырвались из-под купола святой Софии. И тогда монахи объявили усталым, израненным, но не сломленным воинам, что Ангел Небесный — их защитник и спаситель покинул обреченный город. А утром турки пошли на последний штурм…

Обо всем этом (и о многом другом) Плахов рассказывал, глядя поверх голов слушателей, не выделяя никого особо, но и женщину не терял из вида. Она сидела, удобно откинувшись на спинку скрипучего казенного кресла (новых музей не мог себе позволить). Сидела неподвижно, почти не меняя наклона головы и брошенных на колени рук, и за этой маловыразительной позой, за отсутствием движения, Плахов не мог угадать, отношение к его рассказу. И что она делает здесь вообще.