Скупые годы - [13]

- Место подходящее, - грустно прошептал Витька, - только землянка-то вся изломана.

- Ну так и что, подделаем, - успокоил я. Витька согласился.

Начался разговор о том, как и когда лучше всего это сделать.

Я настаивал отложить до воскресенья. Витьке казалась отсрочка слишком долгой, и он протестовал. Он почему-то думал, что откладывать нельзя. И мы договорились завтра в школу не ходить.

На этом и заснули.

Разбудил нас стук распахнувшейся двери.

Я приподнял голову. На улице, за окном, светало. В печи весело потрескивали дрова. Пахло хмельными дрожжами. Возле меня на голой печи грелись большие хлебные плошки с тестом. У порога в сбившейся набок шали, в телогрейке с растрепанными концами рукавов стояла моя мать.

- Моего постреленка у вас нет? - не замечая меня, обратилась она к Витькиной матери, которая, подпоясанная коротким дырявым фартуком, разделывала скалкой на столе лепешки.

- У нас. На печи вон спят.

Я осторожно нырнул под шубу.

- Далась им какая-то карта. Всю ночь, окаянные, не спали, продолжала Витькина мать, - я уж турнула их. Так нет, на печь вон забрались.

Витька улыбнулся и погрозил мне пальцем: молчи, мол.

Мы притворились спящими и даже захрапели.

Голос матери:

- Вовка, Вовк, Володька!

- Ээ...э, - промычал я.

- Вставай.

Больше притворяться было нельзя, и я лениво сошел с печи.

Витька серьезно посмотрел на меня: уговор!

Я подмигнул: не забыл, помню.

Мать, проводив меня до дому, поставила на стол завтрак и ушла на работу. Скоро прибежал Витька. Мы принесли из амбара тяжелое шомпольное ружье, достали из-за подтопка железную банку, в которой отец хранил порох, пистоны, дробь, зарядили, взяли лопату, топор и вышли.

Погода стояла тихая. Ночью выпал первый снег. Кругом было чисто, свежо и радостно. Мы уже давно миновали речку и подходили к лесу.

"Цинь... цинь... циринь..." - пискнула на опушке синица.

"Кар... кар..." - одиноко, протяжно каркнула высоко пролетевшая над нами ворона.

Тишина. Темные стволы деревьев. Под ногами треск сучьев. Где-то в стороне стук топора. Дальше, дальше и дальше.

Лес становился все чаще и глуше. Вот и сосновый бор. Угрюмый, холодный, неприветливый. На толстой, кряжистой сосне слышится шорох.

Мы остановились. На длинном ветвистом суку белка спокойно выщелачивала шишки.

Витька вскинул ружье, прицелился.

- Не надо, - остановил я его, хватаясь за ствол.

Белка встрепенулась, прыгнула и скрылась в высоких мохнатых вершинах. Витька сорвался с места, подбежал к кряжистой сосне и ударил по ней прикладом.

Ук! - вздрогнул лес.

Я посмотрел на покачивающиеся вершины и с сожалением вздохнул:

- Идем.

Витька еще раз ударил по стволу, крикнул, и мы отправились дальше. Скоро перелезли овраг, вошли в дубовый лес и по знакомой нам тропе вышли на старую порубку. Витька шел первым. Вдруг он остановился и тревожно знаками позвал меня к себе.

Я подошел.

- Смотри, - шепотом проговорил Витька, указывая пальцем вперед.

На снегу был большой звериный след.

Мы переглянулись: волки!

След свежий, потому что снег выпал только этой ночью.

Мы поколебались. О волках ходили страшные слухи. Говорили, что в соседней деревне по вечерам стая волков каждый день нападала на людей. Искусали восемь человек. Позднее выяснилось, что это была не стая, а один волк-людоед.

Тощий, длинный, он, как привидение, нападал и скрывался. И нигде не оставлял следов. Оказалось, что он ходил по дорогам и тропам, а на день прятался в заброшенном сарае. Убил его специально вызванный из районного центра охотник.

...Витька взвел курок ружья.

За время войны волков в округе развелось великое множество. А может быть, их пригнала к нам приближающаяся линия фронта. В нашей деревне волки разбойничали как хотели. Собак разрывали прямо в подворотнях. Среди белого дня нападали на стадо. Совсем недавно загрызли молодого колхозного жеребенка. А у нашей соседки тети Дуни съели козу. Съели во дворе. Подрыли под стену лаз и съели.

Витька несмело шагнул вперед. Ружье держал наготове.

След, петляя меж кустов, вел нас к землянке.

- А вдруг они... - полушепотом проговорил я.

Витька не ответил.

Вот и наша землянка. След шел мимо нее, спускался по бугру вниз, пересекал небольшую поляну и скрывался в густой заросли орешника.

Я навалился плечом на дверь землянки, и она со скрипом приоткрылась. Мы торопливо протиснулись внутрь.

Терпкий запах прелых листьев. Сырость. По углам седая паутина. Одна из стен осыпалась. Печка, вырытая сбоку в земле и выложенная кирпичами, обвалилась. Небольшое окно рядом с дверью разбито. Деревянные нары поросли плесенью и мхом.

- Ух ты! - обрадованно вздохнул Витька. - Я думал, она плоше, а это чепуха - устроим.

Но сказать - одно, а сделать - другое.

Зимний день короткий. Пока мы рубили жерди, пока копошились с печкой, затуманились сумерки.

Пора уходить.

Мы наломали охапку сухого валежника, развели в печке огонь и присели на нары перекусить.

Разговаривать не хотелось.

Я смотрел на слабые языки пламени, на то, как они мягко и ласково облизывают поленья, как судорожно корчится и извивается березовая кора.

Витька вытянул на нарах ноги, прилег и задумчиво смотрел в окно.