Скульптор и скульптуры - [41]

Глава двадцатая. Счастье – это когда ты понимаешь

Монах, видя, что два его непосредственных начальника «забурили» в картишки и видимо надолго, опять отправил Ивана в отпуск в страну опыта, ещё эту страну принято называть «Большой Землёй». Словом, очнулся Ваня на Большой Земле с большой головной болью, с тоской в душе и с непреходящим желанием выпить. Ивану повезло, был повод. Хотя в стране опыта с поводами полный порядок.

С некоторых пор на разных малых землях праздниками задавали ритм труду, а на Большой Земле праздниками задавали ритм пития. Это разное понимание ритма сбивала всех жителей планеты с толку и вносило дисгармонию. Но было и кое-что общее, например, Новый год, правда, опять только у христиан. Монах очень удивился, узнав об этом, и порадовался, так как во времена его жизни в стране опыта у каждого рода племени был свой отсчёт, а тут, надо же, наступила гармония. Остались некоторые неувязки с Рождеством, пасхой и т. д. Но это всё мелочи на пути к главному. Монаха, конечно, разбирало любопытство, как же теперь празднуют Новый год всем христианским миром? По этой причине Иван и получил послабление по службе и отпуск. Иван смутно помнил, зачем был отправлен на Большую Землю. Смутно не потому, что болела голова, а потому, что он оказался в хаосе разных информационных шумов, ещё и усиленных перед Новым годом. Кто – то очень настойчиво проводил мысль о склерозе, в воздухе летала фраза: «У вас склероз, а это значит, всё у вас как в первый раз».

Монах, наблюдавший за игрой в картишки, понял, что у «Демонкрата» и «Диктаткрата» случилось то, что в стране опыта называют «яйца», то есть оба набрали одинаковое количество очков.

А Ваню несло на одну из площадей страны опыта. Попасть на неё вроде было легко, но только неискушённому. А искушённый знал, что сначала надо пройти всю Старую площадь, затем всю Новую, потом вновь вернуться на Старую, затем опять прошагать всю Новую, и только если повезёт, окажешься на той, которая красна углами. Последняя площадь была якорем конкретным на пути к духовному росту. Редко, кто мог позволить себе сказать: «Обойдусь», в основном засасывало.

Какой-то шалопай и шутник в период очередного развитого «изма» прикрепил в одном из красных углов площади табличку: «Во дворе злая собака с выпавшими зубами, но засасывает до смерти». С тех пор во «дворе», при неизменном содержании, менялась только форма. Площадь то засасывала, то закусывала и память оставляла на всю жизнь.

Ваня шёл по Новой площади и вертел головой, рассматривая новогодние елки и лозунги. Он смутно помнил, что на месте ёлки, раньше стоял военный в шинели. Ваня не заметил открытого колодца и провалился в него. Было темно и тихо, сквозь темноту прорывался женский тонкий голосок: «Кто-то напьётся, ты или я. Я, Я, Я. Я могла бы служить в разведке, а всё время засыпаю у Светки…». Ваня кашлянул, голос взвизгнул, осторожно открылась дверь, и Ваню ослепил яркий свет. Лицо барышни расплылось в улыбке: «Иван Иваныч, с возвращением, я не заметила, как вы вошли». Щебетание было бесконечным и мучительным для ещё не пришедшего в себя Иван Иваныча. Но он понял, что его знают, и что у него есть отчество.

Голос щебетал без умолку: «Я всё делала, как вы просили. Меняла лозунги на углах Красной площади. Сегодня ночью прикрепила на лобное место: «Смерть – оставьте её себе». Я долго думала, что бы это значило, ведь вы говорили вывешивать лозунги по мере их понимания. И только вчера днём я додумалась, что это лозунг для свободных. Приезжал Бонд, мы с ним хорошо провели время.

Он опять привёз виски и тискал меня неделю, так как был очень недоволен своим правительством и вообще всем международным положением. Бонд уехал вчера, но уверил меня, что скоро вернётся. Он рассказывал мне о том, что мы все родня, что между нами всеми много общего, и что счастье в том, чтобы любить всех, любить до слёз. Заходил Серёжа. Он сказал, что в виду вашего длительного отсутствия сам поменял секретарш в детской организации, так как предыдущие сильно устали. Джентльмен хренов, сказал бы, что состарились и стали старыми дурами, а то устали. Они встречались с Бондом, я подслушивала. Какие секреты между своими. Говорили о Вас и о каком-то Иване Грозном. Всего не помню, но Серёжа всё время повторял: «Я есмь Царь Иван Грозный», а Бонд его подначивал: «Хоть ты, Серёжа и умён, но наш Иван Иваныч в твои годы был более откровенен, хотя после того, как Иван Васильевич сменил профессию, стал более скрытен». Серёжа отбивался: «Не скрытен, а осторожен, он увидел разницу между Господином царём того времени и царями – плебеями этого времени. Сошлись они на том, что Бог ничего не придумал и не сотворил зря, и что особенно это заметно, когда они напиваются в «дрыск» и говорят о вечном. Конечно, они опять напились как свиньи, я даже обиделась на Серёжу. Он лишил меня ещё недели счастья с Бондом. Пьяные, они куда-то ходили, пришли недовольные. Ворчали о том, что на улицах одни мужики, и о том, как же их достают бабы, если они вот так встают и уходят из-за стола на мокрую, дождливую, холодную улицу, чтобы зажечь бенгальский огонь, взорвать петарду и прикоснуться к своей радости, к своей мечте. В одиночестве, через огонь и взрыв к мечте, в которой женам нет места. А если ко всему привык, то может так статься, что в его мечтах бабам нет места вообще и, тогда мужик, хлопушка, огонь – покой, а возвращение – опять застолье, баба и тоска. Представляете, Иван Иваныч, какого мне было все это слушать.