Скука - [46]

—  Скажи честно, ты просто больше не хочешь меня видеть.

Она сразу же ответила:

—   При чем тут это! Просто мы будем видеться два раза в неделю.

Я отметил, что интонация ее была совершенно нейт­ральной — не лживой и не правдивой. Впрочем, я отме­чал это и раньше — просто как характерную черту, не придавая ей никакого значения. Казалось, она говорит точно то, что говорит, не более и не менее, безо всякого участия чувства. Чувство — я это уже знал — просыпа­лось в ней только во время любовного акта.

Но мне нужно было понять, лжет она или нет, потому что я по-прежнему хотел с ней расстаться, а ее ложь ме­шала мне это сделать. Потому я продолжал стоять на своем:

—   На самом деле ты просто хочешь, чтобы мы разо­шлись. У тебя не хватает духу сказать это прямо, и ты пы­таешься меня подготовить. Сегодня ты говоришь — два раза в неделю, завтра скажешь — два раза в месяц и толь­ко под конец — правду.

—  Какую правду?

У меня вертелось на языке: «А ту правду, что у тебя есть другой». Но я удержался: связь между ее решением сделать свои визиты более редкими и свиданием на площади Испании была слишком очевидна, и мне казалось унизительным признать ее вслух. И потому я вдруг резко оборвал:

—  Ну хорошо, пусть будет по-твоему: будем встречаться два раза в неделю. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.

—  Но что с тобой, почему ты сегодня такой злой?

—  Поговорим о другом. Знаешь, сегодня я стоял от тебя в двух шагах, а ты меня не заметила.

—  Где это?

—  На площади Испании, у лестницы.

—  Когда?

—  После четырех.

Я внимательно на нее посмотрел: в выражении лица у нее, как всегда, было что-то странно детское, она даже не вздрогнула.

—  А, да, я была там с одним актером, его зовут Лучани.

И в тоне ее тоже не было ничего особенного: невыразительный, нейтральный, по ту сторону виновности и невиновности. Я вдруг спросил:

—  Он что, красит волосы?

— Да, он снимается в роли блондина.

—  Со стороны казалось, что вы очень близки — во всяком случае, если судить по тому, как вы шли.

Она спросила с искренним удивлением:

— А как мы шли?

Я почувствовал, что слов будет недостаточно, чтобы дать представление о том, с какой нежностью актер взял ее под руку:

—  Встань!

—  Зачем?

—  Встань!

Она повиновалась. Тогда я взял ее под руку и заставил пройти несколько шагов точно так, как делал это актер.

—  Вот, — сказал я, отпуская ее, — вот как это было.

Она вернулась на диван и взглянула на меня, потом сказала:

—  Он всегда так делает.

Эти слова, подумал я, отнюдь не опровергают воз­можности того, что они были любовниками. И спросил:

—  И давно ты его знаешь, этого Лучани?

—  Месяца два.

—  И часто вы видитесь?

—   Когда как.

Она поднялась с дивана и начала через голову стяги­вать свитер. Я спросил:

—  Значит, сегодня у вас было свидание?

— Да, он хочет, чтобы я тоже стала работать в кино, мы как раз об этом говорили.

Я поглядел на нее снизу вверх: спрятав в свитере го­лову, она показывала мне свои белые подмышки с вид­невшимися тут и там отдельными волосками — длинны­ми, темными, мягкими, — но груди были еще внутри сви­тера и виден был только торс, худой, как у подростка. Резким движением я дернул свитер вверх, груди выкати­лись наружу, и бюст Чечилии сразу же стал бюстом жен­щины, хотя и продолжал сохранять в себе что-то хрупкое и незрелое. Я подумал, что раздеваться она начала, види­мо, для того, чтоб прервать опасный допрос, и спросил:

—  Ну и что, будешь ты сниматься в кино?

—  Еще не знаю.

—  А куда вы пошли потом?

—  На Пинчо, выпить кофе.

Голая до пояса, она села рядом со мной на диван, словно бы для того, чтобы лучше меня слышать. Отвечая, она аккуратно выворачивала рукава свитера. Я сказал:

—  Да, я видел, как вы поднимались к Тринитб-деи-Монти. Но разве он живет не на улице Систина, твой актер?

—  Нет, в районе Париоли, на улице Архимеда.

— А что вы делали после кофе?

—  Гуляли по Вилла Боргезе, а потом я пошла к тебе.

Я заметил, что смотрю на нее с вожделением, и понял, что желание рождалось во мне не потому, что она была голая, а потому, что она мне лгала. Видимо, она заметила этот мой взгляд, потому что сказала очень просто:

—  Ну так что — ляжем в постель?

Мысль о том, что она предлагает мне лечь в постель, чтобы скрыть правду, внезапно привела меня в ярость. Я был совершенно убежден, что вести женщину под руку так, как вел ее Лучани, мог только любовник. Но и на этот раз я сумел удержаться от того, чтобы произнести его имя вслух.

—  Нет, — заорал я, — я не хочу ложиться в постель, я хочу знать правду!

—  Какую правду?

—  Правду, и все, какой бы она ни была.

—  Я тебя не понимаю.

—   Вчера ты не явилась и даже не предупредила меня о том, что не сможешь прийти. Сегодня ты заявляешь, что мы должны видеться реже. Я хочу знать, что за всем этим стоит.

—  Я тебе уже сказала: дома стали ворчать.

Я снова почувствовал, как вертится у меня на языке: «Это неправда, а правда в том, что ты спишь с Лучани».

Но в то же время я понимал, что ни за что не смогу этого выговорить. Так я и остался сидеть, молча и хмуро глядя в пол. Потом почувствовал на своей щеке ее руку.

— Тебя это так огорчает? То, что я буду приходить не каждый день?