Скучный человек - [2]

— Взял мужик да и напился, какое тут скотство? — потихоньку заводясь, отвечает Виктор Привалов.

— Ну, а ты бы вот смог так? Представь, я лежу при смерти, а ты напиваешься в стельку, а? Ты это можешь себе вообразить?

— Вполне.

— Тогда я отказываюсь понимать тебя.

— Ты меня никогда и не понимала.

— Спасибо.

— На здоровье.

— Мы опять начинаем ссориться. С тобой совершенно невозможно разговаривать.

— Ну так помолчи.

— С какой это стати? Я, слава богу...

— Помолчи! — вдруг в бешенстве отшвыривает журналы Виктор Привалов. — Ты можешь элементарно помолчать, черт возьми?! Или тебе для этого надо лишиться языка?

Наступает долгое, тягостное молчание, после которого двери на кухню с треском захлопываются, и уже вскоре оттуда доносятся сдавленные рыдания, потом шумит вода в кране, потом все стихает.

Виктор Привалов резко поднимается с кресла, торопливо надевает пиджак и идет в прихожую обуваться. Когда он затягивает второй шнурок, в прихожей появляется женщина с насильственной и виноватой улыбкой на лице.

— Ты уходишь? — робко спрашивает она.

— Да, ухожу! — резко и зло отвечает он ей.

— Ну не сердись, Витенька, я и правда ужасно болтливая. Ну, прости меня, глупую... Не уходи.

— Да почему прости-то? — вдруг снова взрывается Виктор Привалов и в бешенстве смотрит на женщину.— Ведь я тебя оскорбил, я! Понимаешь ты или нет? Так почему же ты мне говоришь: прости? Почему, я спрашиваю?

— Не знаю, Витенька... Я так тебя люблю...

— А мне это осточертело! Надоело! Обрыдло! Все! Прощай! И никаких звонков. К черту!

Виктор Привалов выскакивает на лестничную площадку с перекошенным от злости лицом, трясущейся рукой выхватывает из пачки сигарету и, прикурив, глубоко затягивается несколько раз подряд, совершенно не ощущая дыма.

На улице по-весеннему свежо и ясно. Луна вылупилась из-за крыш дальних домов и безгрешно смотрит на грешную землю. Но Виктор Привалов ничего этого не замечает, широко шагая по притихшим ночным улицам городка. Вспышка злости на женщину постепенно проходит, и на смену появляется тупое раздражение против самого себя. Постепенно оно переходит в раздражение против всего мира.

Дома, едва он успевает переодеться, звонит телефон. Виктор долго и тяжело смотрит на него, потом медленно снимает трубку, слушает и тихим напряженным голосом говорит:

— Я завтра уезжаю в деревню. Беру отпуск и уезжаю в деревню. Я больше так не могу. Прости меня, но я не могу, не могу, не могу...

За восемнадцать часов, что тащился теплоход к Колькиной деревне, Виктор Привалов успел пять раз раскаяться в своем опрометчивом решении и серьезно подумывал о том, чтобы пересесть на встречный транспорт и вернуться домой. Суровые скалы, пробуждающаяся к жизни тайга, проплывающие за бортом теплохода, очень мало занимали его. Все это он уже видел в кинофильмах, по телевидению и, надо сказать, там это выглядело куда впечатляюще. Кино- и телеоператоры выбирали для съемок самое значительное, яркое, задерживающее на себе внимание, стоящее его, а здесь надо было напрягать воображение, заставлять трудиться мозг. Зачем? И Виктор не утруждал себя понапрасну. Облюбовав кресло на корме теплохода, он безразлично и вяло смотрел прямо перед собой.

Но постепенно свежий воздух, который шел от могучей реки, ярко припекающее весеннее солнце, монотонная работа дизелей в утробе теплохода успокоили Виктора Привалова. Было даже одно мгновение, когда ему вдруг захотелось плыть на теплоходе бесконечно, ни о чем не думая, ни от кого не завися. Но мгновение это прошло, поселив в Привалове легкую грусть, сожаление о чем-то малопонятном и вряд ли доступном человеку.

Когда в пароходном динамике что-то защелкало, зашипело, и крутой бас сообщил, что сейчас будет пристань Голубичная, Виктор Привалов неохотно поднялся из кресла и пошел в свою каюту. Собрав вещи и аккуратно уложив их в небольшой чемоданчик, вышел на палубу, закурил и, щурясь от солнца, стал рассматривать пристань Голубичную. Это была небольшая, дворов на сто пятьдесят, деревенька, уютно расположившаяся в котловине между двумя сопками. В центре деревеньки стояли водонапорная башня из красного кирпича и два каменных двухэтажных дома. Остальные дома были деревянные, темные, с крохотными палисадниками под окнами. Высокие тротуары из плах тянулись вдоль всей деревеньки...

Теплоход мягко, борт о борт, притерся к дебаркадеру, подали швартовы, и уже через пять минут Виктор Привалов осторожно ступал по шаткому, без перил, трапу. Как Виктор ни вглядывался, он не разглядел в жиденькой толпе встречающих Кольку Петрова. Не было его и на берегу.

«Отдать швартовы»,— пророкотал динамик. Дебаркадер вздрогнул, напряглись троса, связывающие его с землей, и теплоход покатился дальше вниз по течению.

«Однако, — тихо раздражался Виктор Привалов, облокотившись на перила дебаркадера, — это уже свинство».

— Кто здеся Привалов? — услышал вдруг Виктор чей-то голос у себя за спиной. Он живо обернулся и увидел тощего длинного парня, с любопытством уставившегося на него. Парень часто замигал густыми рыжими ресницами и прежним тоном, немного нараспев, повторил:— Кто здеся Привалов?