Скучаю по тебе - [4]

— Помнишь, какое было лицо у официанта на Пьяцца-Навона в Риме, когда я сказала, что люблю рыбу?

Теперь-то мы обе знали, что на итальянском языке эта фраза имела другое значение.

— Самая вкусная еда? — спросила Долл.

— Прошутто[6] и персики на рынке в Болонье. А у тебя?

— Мне понравилась та пицца с луком и анчоусами в Неаполе…

— Писсаладьере, — сказала я.

— Не выражайся!

— Самый лучший день?

— На Капри, — ответила Долл. — А у тебя?

— Наверное, сегодня.

— Лучший…

Долл уснула, но мне не спалось. Стоило закрыть глаза, как я представляла маленькую комнату в студенческом общежитии, которую я забронировала и которую я до того дня не позволяла себе представить своей. Я думала о том, как и где расставлю вещи, мысленно застилала кровать привезенным из дома покрывалом и прикалывала на стену новый постер с картиной Боттичелли „Весна“, которая каталась сейчас в тубусе на верхней багажной полке. Какой у меня будет этаж? Из моих окон будет вид на крыши и телебашню, как в тех комнатах, что показывали нам в день открытых дверей? Или мои окна будут выходить на улицу, где по ночам, как в кино, слышны полицейские сирены?

В купе похолодало, когда поезд стал подниматься в Альпы. Я укрыла Долл одеялом. Она пробормотала „спасибо“, но не проснулась, и это было хорошо, потому что мне нравилось быть наедине с этими своими мыслями о том, как скоро у меня начнется новая жизнь.

Кажется, под утро я все-таки заснула. Проснулась от звука тележки, на которой везли завтрак. Долл угрюмо смотрела на капли дождя, бегущие друг за другом по стеклу, в то время как за окном поезда с нарастающей скоростью проносились плоские поля Северной Франции.

— Совсем забыла про погоду, — сказала она, протягивая мне пластиковый стаканчик с кофе и круассан в целлофане.

* * *

Конечно, я не ожидала, что меня будут встречать с оркестром и цветами, но когда я шла по своей улице, распрощавшись с Долл возле ее дома, не могла не заметить разочарованно, что все осталось таким же, как раньше. Наш муниципальный микрорайон застраивали в конце шестидесятых. Возможно, в те времена он и был образцом современной архитектуры — одинаковые прямоугольные таунхаусы, бледный кирпич и белая штукатурка, общественные газоны вместо личных палисадников. Все наименования улиц образованы от названий деревьев, но, кроме нескольких худосочных вишен, у нас так ничего больше и не посадили. Те дома, которые жильцы выкупили у государства, обзавелись застекленным крыльцом или целой верандой, но все дома, по большому счету, выглядели одинаково. Всего за месяц я выросла, и наш городок стал мне тесен.

Мама, конечно, не знала точно, во сколько я приеду, но я все равно удивилась, что они с Хоуп не ждут меня у окна или у входа в дом. Вечер выдался теплый. Может быть, мама поставила для Хоуп надувной бассейн на заднем дворе и они так шумно плещутся, что не слышат звонка?

Наконец за матовым стеклом двери показался знакомый маленький силуэт.

— Кто там? — спросила Хоуп.

— Это я!

— Это я! — закричала она.

С Хоуп невозможно было понять, шутит она или просто педантично уточняет.

— Это Три! — сказала я. — Ну же, Хоуп, открывай!

— Это Три!

Я слышала, как где-то в глубине дома мама что-то говорит, но было не разобрать что.

Хоуп встала на колени и сказала мне в отверстие для почты:

— Я возьму стул с кухни.

— Возьми стул в прихожей, — ответила я ей в то же отверстие.

— Мама сказала, с кухни.

— Хорошо, хорошо.

Почему мама сама не спустилась? Я вдруг почувствовала усталость и раздражение.

Наконец Хоуп удалось открыть дверь.

— А где мама? — спросила я. В доме было прохладно и запаха ужина не ощущалось.

— Встает, — сказала Хоуп.

— Она болеет?

— Нет, просто устала.

— Папа дома?

— Нет, наверное, в пабе, — ответила Хоуп.

Пока я снимала рюкзак, наверху показалась мама, но вместо того, чтобы радостно сбежать ко мне по лестнице, она аккуратно спустилась, держась за перила. Я решила, что это из-за неудобных тапочек. На ней кроме них был старый розовый спортивный костюм, который она надевала для занятий аэробикой. Вид у нее был задумчивый, даже сердитый, она избегала моего взгляда, пока набирала воду в чайник.

Я посмотрела на часы. Было восемь. Я и забыла, что в Англии позже темнеет. Наверное, мне надо было найти телефон, чтобы позвонить маме, как только я сошла с парома, подумала я. Но вряд ли мама могла так сердиться на меня из-за подобной мелочи.

Я заметила, что волосы у мамы не причесаны. Когда я пришла, она была в постели. Хоуп сказала, мама просто устала. Она четыре недели была тут без моей помощи.

— Давай, — я вскочила, перехватывая у нее чайник.

Я начала волноваться, когда заметила, что в раковине полно немытых кружек. Видимо, мама очень сильно устала — обычно она содержала дом в идеальной чистоте.

— Где папа? — спросила я.

— В пабе, наверное, — сказала мама.

— Мама, ты ложись, а я принесу чай тебе наверх, хорошо?

И, к моему удивлению, мама, которой вообще никакие хлопоты были не в тягость, ответила:

— Хорошо. — И потом, как будто только сейчас вспомнив, что я уезжала: — А как прошла твоя поездка?

— Супер! Просто отлично!

Я улыбалась изо всех сил, но в ответ не получила ничего.