Скрюченный домишко - [54]

– Она называла Жозефину найденышем, – сказал я, неохотно согласившись с ним.

– Это обижало девочку?

– Не уверен.

– Кто еще там остается? Роджер?

– Роджер не убивал отца. За это я ручаюсь.

– Исключим Роджера. Его жена… Как ее зовут? Клеменси?

– Да. Если она и убила старого Леонидиса, то тут причина весьма необычна.

Я рассказал о своем разговоре с Клеменси, о том, что ее страстное желание увезти Роджера подальше от Лондона могло, как мне кажется, заставить ее хладнокровно дать яд старику. Она уговорила Роджера уехать, ничего не сказав отцу. Но старик об этом узнал. Он намеревался оказать поддержку фирме ресторанных услуг. Все надежды и планы Клеменси рушились. Она до отчаяния любит Роджера – вот уж воистину, не сотвори себе кумира.

– Ты повторяешь то, что сказала Эдит де Хевиленд.

– Да. Сама Эдит де Хевиленд – еще один персонаж, который, по моему убеждению, мог это сделать. Но только не знаю для чего. Будь у нее причина, которую она сочла бы достаточно весомой, я верю, что она способна была бы расправиться без суда. Она такой человек.

– Она ведь тоже беспокоилась о том, чтобы у Бренды были компетентные адвокаты?

– Да. Я полагаю, это вопрос совести. Ни минуты не сомневаюсь, что, если бы она это сделала, она не стала бы перекладывать на них свою вину.

– Скорее всего, нет. Но могла ли она пришибить Жозефину?

– Нет, – сказал я, подумав. – В это я не могу поверить. Что-то такое, кстати, мне говорила Жозефина… Крутится в голове, но не могу вспомнить. Выскользнуло из памяти. У меня отчетливое ощущение, что что-то с чем-то не совпадало… Только бы вспомнить…

– Это не страшно, – утешил меня отец. – Постепенно вспомнится. Еще у тебя есть кто-нибудь на подозрении?

– Да. И даже очень. Что тебе известно о детском параличе? О его воздействии на характер, я хочу сказать.

– Ты имеешь в виду Юстаса?

– Да. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что Юстас самый подходящий претендент. Он не любил деда, был на него в обиде. Он мальчик странный и неуравновешенный. То есть явно не в норме. Он единственный в семье, кто мог бы, по моим представлениям, спокойно пристукнуть Жозефину, если она что-то про него знала – а похоже, что знала. Эта девочка знает все про всех. И все записывает себе в записную книжечку…

Меня вдруг осенило.

– Боже, какой я осел! – только и оставалось мне воскликнуть.

– Что случилось?

– Теперь я знаю, что было не так. Мы решили, Тавернер и я, что этот погром в комнате у Жозефины, эти сумасшедшие поиски были затеяны ради писем. Я думал, что она их заполучила и спрятала на чердаке. Но когда мы с ней разговаривали позавчера, она ясно сказала, что письма спрятал сам Лоуренс. Она видела, как он спустился с чердака, пошла по его следам и обнаружила письма. И конечно же, прочитала. В этом уж можно не сомневаться. А потом оставила там, где они лежали.

– Ну и что из этого?

– Разве ты не видишь? Очевидно, кто-то искал в ее комнате не письма, а нечто совсем другое.

– И это другое…

– Черная записная книжечка, где она записывает свои «разоблачения». Эту книжечку и искали. Еще мне кажется, что тот, кто искал ее, так ее и не нашел. Значит, книжечка и сейчас у Жозефины. Но если так…

Я даже привстал.

– Если это так, – сказал отец, – значит, ей все еще грозит опасность. Ты это хотел сказать?

– В безопасности она будет только тогда, когда уедет в Швейцарию. Ты ведь знаешь, что ее собираются туда послать?

– А сама она хочет ехать?

Я задумался:

– Не уверен.

– Тогда она, скорее всего, и не поедет, – заключил отец. – Насчет опасности ты прав. Поэтому поезжай в Суинли Дин как можно скорее.

Но все-таки кто же это мог быть? Юстас? Клеменси? Я был близок к отчаянию.

– Факты, по-моему, ясно указывают в одном направлении… – тихо сказал отец. – Меня удивляет, что ты сам этого не видишь.

Гловер открыл дверь:

– Прошу прощения, мистер Чарльз, вас к телефону. Мисс Леонидис звонит из Суинли Дин, говорит, что очень срочно.

Меня охватил ужас – повторялось все точно, как в прошлый раз. Неужели снова Жозефина? А вдруг убийца на этот раз не промахнулся?…

Я поспешил к телефону:

– София? Это я, Чарльз.

В голосе Софии было какое-то глухое отчаяние.

– Чарльз, ничего не кончилось. Убийца все еще здесь.

– Что ты хочешь сказать? Что случилось? Опять Жозефина?

– На этот раз не Жозефина. Няня.

– Няня?

– Да. В стакане было какао – это был Жозефинин стакан, она не стала пить и оставила на столе, а няня решила, что жалко выливать, и выпила.

– Бедная няня! Она в тяжелом состоянии?

Голос Софии дрогнул:

– Чарльз, она умерла.

24

Снова начался кошмарный сон.

Я думал об этом, сидя в машине, когда мы с Тавернером ехали из Лондона в Суинли Дин. Это было точное повторение нашего прошлого путешествия.

Тавернер иногда произносил какие-то бранные слова. Я же время от времени твердил тупо и бессмысленно одну и ту же фразу: «Значит, это не Бренда и не Лоуренс. Значит, не Бренда и не Лоуренс».

Верил ли я сам в это? Скорее мне хотелось верить, хотелось уйти от других, более зловещих предчувствий…

Они влюбились друг в друга и писали друг другу глупые, сентиментальные, любовные письма. Они уповали на то, что старый муж Бренды скоро спокойно и тихо отойдет в мир иной, – я даже не был уверен, что они так уж жаждали его смерти. У меня было чувство, что отчаяние и тоска несчастной любви их вполне устраивают, даже больше, чем перспектива будничной супружеской жизни. Бренда вряд ли была страстной женщиной. Для этого она была слишком анемична, слишком пассивна. Она мечтала о романтической любви. Думаю, что и Лоуренс тоже был из тех, для кого несбывшиеся надежды и неясные мечты о будущем блаженстве значат больше, чем утехи плотской любви.