Скрюченный домишко - [53]

– А сами вы что думаете? – спросил я.

Он поглядел на меня без всякого выражения:

– Ничего не думаю. Я раскопал факты, факты отправлены к помощнику прокурора, и там пришли к выводу, что можно открыть дело. Вот и все. Я исполнил свой долг и умываю руки. Теперь вы в курсе, Чарльз.

Я, однако, был неудовлетворен – я видел лишь то, что Тавернера что-то мучает.

Только через три дня мне удалось поговорить по душам с отцом. О деле сам он ни разу не упоминал в разговорах со мной. Между нами возникло какое-то отчуждение, и мне казалось, я знаю причину. Теперь я задался целью во что бы то ни стало сломать вставшую между нами преграду.

– Давай поговорим начистоту, – сказал я. – Тавернер не уверен, что это сделали они. И ты тоже не уверен.

Отец покачал головой и повторил то же, что и Тавернер:

– Больше от нас ничего не зависит. Поскольку заведено дело, окончательный ответ надо искать исходя из него. А не высказывать сомнения.

– Но ни ты, ни Тавернер ведь не думаете, что они виновны?

– Это пусть решают присяжные.

Я взмолился:

– Ради всех святых, не затыкай мне рот профессиональными терминами. Вы-то с Тавернером что думаете об этом?

– Мое личное мнение значит столько же, сколько и твое.

– Это все так, но у тебя больше опыта.

– Скажу тебе честно – не знаю.

– А могут они быть виновны?

– Безусловно.

– Но ты в этом не уверен?

Отец пожал плечами:

– Как можно быть уверенным?

– Папа, не уходи от ответа. В других случаях у тебя бывала уверенность, разве нет? Даже твердая уверенность – никаких сомнений.

– Иногда бывало. Не всегда.

– Видит бог, как бы мне хотелось, чтобы она была у тебя сейчас.

– Мне бы тоже хотелось.

Мы оба замолчали. Перед моим мысленным взором возникли два призрака, выскользнувшие из сумеречного сада. Одинокие, затравленные, запуганные. Запуганные с самого начала. А не было ли это свидетельством нечистой совести?

Но тут же я сказал себе, что это еще ни о чем не говорит. Оба они, и Бренда и Лоуренс, боялись жизни – у них не было уверенности в себе, в своей способности избежать опасности и поражения: они хорошо понимали, что по всем общепринятым нормам незаконная любовь, когда замешано убийство, непременно навлечет на них подозрение.

Отец снова заговорил, на сей раз серьезно и по-доброму:

– Ну хорошо, Чарльз, давай посмотрим правде в глаза. У тебя в голове засела идея, что истинный преступник – один из Леонидисов, не так ли?

– Не совсем. Я задаю себе…

– На самом деле ты так думаешь. Ты можешь и ошибаться, но думаешь ты именно так.

– Вероятно, да.

– Почему?

– Потому что… – Я задумался, пытаясь четко представить себе, что я хотел сказать, собраться с мыслями. – Потому что… – Наконец я нашел точные слова: – Потому что они сами так думают.

– Сами так думают? Это любопытно. Очень даже любопытно. Ты хочешь сказать, что они все подозревают друг друга? Или же знают, кто именно это сделал?

– Не знаю точно. Все это очень туманно и путано. Думаю, что они стараются закрыть глаза и не видеть того, что им ясно.

Отец понимающе кивнул.

– Кроме Роджера, – сказал я. – Роджер искренне верит, что это сделала Бренда, и так же искренне хочет, чтобы ее повесили. Когда ты с Роджером, все кажется так… так легко, оттого что он простой, определенный и у него нет задних мыслей. Остальные же чувствуют себя виноватыми, им все время неловко, они просят меня позаботиться о том, чтобы у Бренды были самые лучшие адвокаты – чтобы ей дали шанс. Почему?

– Потому что в глубине души они не верят, что она виновата… Да, здравая мысль, – ответил отец, а затем тихо спросил: – Кто мог это сделать? Ты со всеми разговаривал? Кто главный кандидат?

– Не знаю. И это меня сводит с ума. Никто не подходит под твою схему убийцы, и тем не менее я чувствую… все время чувствую, что один из них убийца.

– София?

– Господь с тобой!

– В глубине сознания ты не исключаешь такую возможность. Нет, Чарльз, ты не отрицай. Ты просто не хочешь себе признаться. А как остальные? Например, Филип?

– Очень уж фантастическим должен быть в этом случае мотив.

– Мотивы бывают самыми фантастическими – или же до абсурда простыми. Какой же у него мог быть мотив?

– Он жестоко ревновал Роджера к отцу, ревновал всю жизнь. То, что отец отдавал предпочтение Роджеру, буквально сводило его с ума. Роджер был накануне краха, и об этом прослышал старик. Он пообещал снова поставить Роджера на ноги. Вполне возможно, что это стало известно Филипу. И если старик в тот вечер отдает концы, Роджер не получает никакой помощи. Но все это чушь, конечно…

– Не скажи. Такое не очень часто, но случается. Дело житейское. Ну, а Магда?

– Она довольно инфантильна, у нее неадекватные реакции на окружающее. И я бы никогда не подумал о том, что она может быть причастна к чему бы то ни было, не будь этой неожиданной идеи отправить Жозефину в Швейцарию. Меня не покидает чувство, что Магда опасалась, что Жозефина что-то знает и может сболтнуть…

– И тут Жозефину кокнули по голове…

– Но не могла же это сделать ее мать!

– Почему нет?

– Папа, что ты говоришь? Не может мать…

– Ты меня удивляешь, Чарльз. Ты что, никогда не читал полицейских хроник? Там постоянно фигурируют матери, невзлюбившие кого-то из своих детей. Обычно только одного. И это не мешает ей быть привязанной к остальным детям. Нередко на это есть свои причины. И обычно кроются они в прошлом, но не всегда их легко установить. Но коли уж существует такая неприязнь, она необъяснима и, как правило, очень сильна.