Скрюченный домишко - [12]

– Но сам он оставался так же богат?

– Нет, за собой он сохранил сравнительно скромный доход. Он говорил, что это будет для него стимулом к жизни, но с тех пор, – впервые слабая улыбка тронула губы Филипа, – в результате различных операций отец сделался еще богаче, чем прежде.

– Вы с братом поселились в его доме. Это не было следствием каких-либо… финансовых затруднений?

– Нет, конечно. Просто так было удобнее. Отец не раз говорил, что мы в любой момент можем поселиться вместе с ним. По разным семейным обстоятельствам так было удобнее. Кроме того, – добавил Филип, подумав, – я был очень привязан к отцу. Я переехал сюда с семьей в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Арендной платы я не вношу, но плачу свою долю налогов.

– А ваш брат?

– Брат переехал сюда после того, как его дом в Лондоне разбомбило в тысяча девятьсот сорок третьем году.

– Хорошо, мистер Леонидис, а имеете ли вы представление о том, каковы завещательные распоряжения вашего отца?

– Совершенно четкое представление. Отец сделал новое завещание в тысяча девятьсот сорок шестом году. Скрытность не была ему свойственна. У него было обостренное чувство семьи. Он собрал семейный совет, на котором также присутствовал его нотариус, по просьбе отца объявивший условия завещания. Вам, вероятно, они известны. А если нет, мистер Гейтскил вас, без сомнения, с ними ознакомит. Приблизительно так: сумма в сто тысяч, не подлежащая налогу, отходила моей мачехе, в дополнение к весьма щедрой сумме в соответствии с брачным договором. Остальное поделено на три части: одна мне, одна брату, третья – под опекой – троим внукам. Состояние огромное, но и налог на наследство, разумеется, будет велик.

– Завещано ли что-нибудь слугам или на благотворительные цели?

– Ничего не завещано. Жалованье прислуге увеличивалось ежегодно, пока они оставались в его услужении.

– А вы… извините мой вопрос… вы сами не нуждаетесь в наличных деньгах, мистер Леонидис?

– Подоходный налог, как вы знаете, инспектор, весьма внушителен, но моего дохода вполне хватает на наши с женой нужды. Более того, отец часто делал нам всем очень щедрые подарки, и, возникни какая-нибудь экстренная необходимость, он немедленно пришел бы на помощь. Заверяю вас, инспектор, – заключил он холодным тоном, отчеканивая слова, – у меня не было финансовой причины желать смерти моему отцу.

– Очень сожалею, мистер Леонидис, что я своими расспросами подал вам мысль, что подозреваю вас в чем-то подобном. Нам приходится докапываться до мельчайших деталей. А теперь, боюсь, мне придется задать вам еще кое-какие щекотливые вопросы. Они относятся к взаимоотношениям между вашим отцом и его женой. Были ли их отношения благополучными?

– Насколько мне известно, да.

– Никаких ссор?

– Думаю, нет.

– Была ведь большая разница в возрасте?

– Да.

– А вы – извините меня, – вы с одобрением отнеслись к женитьбе вашего отца?

– Моего одобрения никто не спрашивал.

– Это не ответ, мистер Леонидис.

– Ну, раз вы настаиваете – я считал брак… неблагоразумным.

– Высказали ли вы свои возражения?

– Я узнал о женитьбе как о свершившемся факте.

– Наверное, это для вас был удар?

Филип не ответил.

– У вас не возникло обиды?

– Отец волен был поступать, как ему вздумается.

– Можно ли считать ваши отношения с миссис Леонидис дружелюбными?

– Вполне.

– Вы дружите с ней?

– Мы очень редко встречаемся.

Старший инспектор переменил тему:

– Можете ли вы мне что-нибудь рассказать о мистере Лоуренсе Брауне?

– Боюсь, что нет. Его нанимал мой отец.

– Да, но чтобы учить ваших детей, мистер Леонидис.

– Резонно. Сын мой перенес детский паралич, к счастью, в легкой форме, и мы решили не отдавать его в школу. Отец предложил, чтобы сына и мою младшую дочь Жозефину обучал домашний учитель. Выбор был в то время весьма ограничен, учитель должен был не подлежать военной службе. Рекомендации у этого молодого человека оказались удовлетворительными, отец и моя тетушка, на которой лежала забота о детях, были довольны, и я дал согласие. Хочу добавить, что не могу предъявить никаких претензий к преподаванию – учитель он добросовестный и компетентный.

– Комната у него в той части дома, которая принадлежит вашему отцу?

– Да, там больше места.

– Не замечали ли вы когда-нибудь… мне неприятно об этом спрашивать… каких-либо знаков близости между ним и вашей мачехой?

– Я не имел случая заметить что-либо подобное.

– Не доходили ли до вас слухи и сплетни на эту тему?

– Я не имею обыкновения слушать сплетни, инспектор.

– Похвально, – отозвался инспектор Тавернер. – Стало быть, вы не видели ничего плохого, не слышали ничего плохого и ничего плохого не скажете.

– Если угодно, так, инспектор.

Старший инспектор Тавернер встал.

– Ну что ж, – сказал он, – благодарю вас, мистер Леонидис.

Я незаметно вышел из комнаты вслед за ним.

– Уф, – проговорил Тавернер, – треска мороженая.

7

– А теперь, – продолжал он, – пойдем перемолвимся с миссис Филип. Магда Уэст – ее театральный псевдоним.

– Она хорошая актриса? – поинтересовался я. – Имя знакомое, как будто я видел ее в каких-то представлениях, но когда и где – не помню.

– Она из этих почти-звезд, – ответил Тавернер. – Выступала пару раз в главных ролях в Вест-энде, составила себе имя в театрах с постоянным репертуаром, много играет в небольших интеллектуальных театриках и воскресных клубах. Мне думается, ей помешало отсутствие необходимости зарабатывать себе на жизнь. Она имеет возможность проявлять разборчивость, переходить с места на место, порой она финансирует спектакли, в которых ее привлекает определенная роль, как правило, самая неподходящая. В результате она очутилась скорее в любительском, чем в профессиональном классе. Не думайте, она играет превосходно, особенно в комедиях, но директора не очень ее жалуют – по их мнению, слишком независима, да и склонна к интригам. Любит раздуть ссору, подлить масла в огонь. Не знаю уж, насколько тут много правды, но, во всяком случае, среди своих коллег-актеров она не пользуется большой симпатией.