Скрытые пружины - [4]

Шрифт
Интервал

Я с трудом могла представить себе, как моя чистенькая кузина играет на пыльном полу заброшенной детской, поэтому взамен предложила провести ей экскурсию по дому. Улыбнувшись, она повернула ко мне сияющее лицо и ответила: «О, с радостью, дорогая Маргарет!».

Умение радоваться мелочам и испытывать интерес к самым обыденным вещам оказались яркими чертами характера моей необыкновенной кузины Элизабет. В этом я убедилась, когда она вместе со мной путешествовала по нашему мрачному дому, приходя всё в больший восторг от гулких коридоров, полупустых комнат со старинной громоздкой мебелью в пыльных чехлах и высоких, как в часовне, сводчатых потолков галереи.

Пока наши матери пытались наверстать упущенное за годы разлуки, восстанавливая картину общих воспоминаний, связывавших сестёр в прошлом, мы с Элизабет привязались друг к другу крепкими узами духовного сродства, разорвать которые, как мне тогда казалось, не сумеет ни одна сила на земле.

Меня пленяло в кузине Элизабет решительно всё – и её манера очаровательно вскидывать голову, прежде чем разразиться нежным благовоспитанным смехом; и сияющие от неожиданной находки глаза, даже если это было всего-навсего переливчатое воронье перо; но более всего меня привлекала в ней основательная безмятежная уверенность в правильности и единственновозможности каждой жизненной ситуации. Это восприятие каждого дня как небольшого, но удивительного чуда, дарованного свыше, поражало меня до глубины души и вселяло ещё большую любовь к моей новообретённой родственнице.

Конечно, свою роль в становлении её натуры сыграло серьёзное религиозное воспитание, которым занимался её отец, викарий англиканской церкви Джошуа Пристли. Хотя тётушка Мод, как я заметила позже, излишней религиозностью и не отличалась, Элизабет воспитывалась в строгом соответствии с церковными канонами и с детства была приучена видеть в каждом наблюдаемом событии руку провидения, наставляющего неразумных детей своих на путь истинный.

Вместе с тем мрачная религиозная одержимость, так пугавшая меня в викарии Пристли, совершенно отсутствовала у Элизабет, постигавшей мир Божий и его законы со взволнованным и радостным предвкушением ребёнка, разворачивающего долгожданный подарок.

Всякий раз после отъезда тётушки Мод и кузины Элизабет наш огромный мрачный особняк казался мне ещё более обветшалым и заброшенным. Моя мать почти сразу же погружалась в свою привычную апатию, будто накидывала на себя уютную шаль равнодушия к окружающему миру. Усталые раздражённые слуги возвращались к неспешному ритму жизни, не подразумевавшему чистки серебра или каминных решёток, так что наш быт, так сильно преображавшийся с приездом тётушки, возвращался к своему изначальному состоянию.

Жизнь, которая начинала бурлить и искриться с приездом желанных гостей, быстро затухала и превращалась всё в то же стоячее болото, что и обычно. Решимости матери навести соответствующий порядок в нашем несуразном доме хватало ненадолго, а все её обещания, данные тётушке Мод при расставании, оставались невыполненными. (К слову, отец довольно прохладно отнёсся к тому факту, что в поместье частенько приезжает сестра жены с дочерью, но так как виделись мы с ним только за короткими трапезами, да ещё и не каждый день, его мнение нас с матерью не особенно интересовало).

Таким же образом дело обстояло и с моим домашним образованием. До этих пор ни мою мать, ни моего отца не волновало то, что бо́льшую часть дня я предоставлена самой себе, а нянюшкины россказни никоим образом не соответствуют тому, что должна знать и уметь юная барышня моего возраста и положения.

После первого же визита тётушки Мод начала всерьёз обсуждаться идея поиска для меня хорошей гувернантки, способной привить мне любовь к порядку и благоразумию, а также научить достойно держать себя в обществе. Почувствовав угрозу своей привольной жизни, я встретила эту идею со всей строптивостью невоспитанного ребёнка, который не привык к ограничению свободы. Можно сказать, что я уже изначально питала ненависть к этой неизвестной леди, которая должна была прибыть в наш дом и поселиться в соседней со мной комнате.

Не только я оказалась не готова к вторжению постороннего человека в размеренный и привычный ход нашей жизни. Моя мать тоже не выказывала никакого энтузиазма по поводу массы хлопот, которые неизменно бы появились с появлением в Хиддэн-мэнор гувернантки для её подрастающей дочери. Поэтому было решено пойти на компромисс и подчиниться мягким, но настойчивым требованиям тётушки Мод превратить меня в маленькую леди, при этом избавившись от необходимости расширять штат прислуги.

Моя мать решила заняться моим образованием собственноручно, и идея эта целиком захватила её на какое-то время, что меня удивило и обрадовало. Наблюдая за нежными взаимоотношениями тётушки Мод и кузины Элизабет, я лелеяла надежду на то, что мы с моей матерью станем так же близки друг к другу, но ожиданиям моим сбыться было не суждено.

Хронические мигрени и меланхолия, которыми страдала моя мать, не позволяли ей уделять мне столько внимания, сколько я требовала от неё. Нередко с самого утра её комната оказывалась заперта для меня, а семейный доктор, лечивший мою мать по большей части настойкой опия и горячими припарками, настоятельно советовал не беспокоить больную.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.