Скрытые лики войны - [9]

Затем выступил начальник 203-й команды Готцель, который поставил главные задачи. Во-первых, восстановить с запасом агентурный ресурс и начать интенсивную вербовку агентов среди военнопленных в Минском и Смоленском лагерях. Для этого выделить из каждой абвергруппы по одному опытному вербовщику. На меня он возложил обязанности старшего этой бригады.

Во-вторых, по мере поступления завербованных агентов в Минской, Смоленской и других школах начать их обучение подрывному делу и другим дисциплинам, а также отработку легенд прикрытия. Это потребует не только оборудования учебных классов, уточнения программ, но и пополнения преподавателей квалифицированными специалистами.

И, наконец, в-третьих, учитывать, что придется иметь дело не с привычным контингентом, а с противником, хотя и плененным, но хорошо обученным в политическом отношении, идеалом которого является коммунизм и для которого национал-социализм — злейший враг. Даже попавший в плен советский солдат, каким бы безобидным и угнетенным он ни выглядел внешне, будет использовать всякую возможность для того, чтобы проявить свою ненависть ко всему немецкому. Потому при вербовочной беседе и при вербовке совершенно необходимо быть максимально бдительными, осторожными и недоверчивыми.

«Я обязываю вас всех, — закончил свое выступление Готцель, — ознакомиться в канцелярии с директивами и указаниями штаба верховного командования об отношении к военнопленным и их охране».

Для меня среда военнопленных, из которых я собирался вербовать агентов для совершения диверсий, была совершенно незнакомой, и я уже стал сомневаться, насколько можно использовать свой прошлый вербовочный опыт.

После ознакомления с директивными документами относительно военнопленных я решил побывать в нескольких лагерях. Вместе с другими вербовщиками мы посетили два смоленских лагеря, где содержалось более ста тысяч пленных. В центральном лагере № 126 среди барачных рядов бродили измученные, истощенные тени людей. Ветхая одежда, рваная, выцветшая от дождя, снега и солнца, делала их похожими на огородные пугала. Начальник лагеря познакомил нас с порядком и условиями содержания пленных, пожаловался на слабую охрану, массовые болезни и плохое питание. Несмотря на тяжелые каторжные работы по 13–15 часов, пленный получал 150–180 граммов хлеба, содержащего 30 % ржаной муки грубого помола, остальное — опилки и солома. К хлебу давался литр варева — суп из травы и порченого картофеля. От голода, холода и болезней в лагере с сентября 1941 года умерло более 10 тысяч человек. Хоронили по 30–50 пленных в день…

Затем начальник показал документацию: каждый пленный имеет номер, на каждого ведется карточка, где наряду с установочными данными указываются биографические сведения о службе, времени, месте и обстоятельствах пленения. «Тысячи узников, умирающих друг у друга на глазах, — размышлял я. — Это не только номера. Каждый имеет свое имя, облик, душу. И если он еще ходит — значит, не сломился духовно и не утратил волю к жизни». Я видел и явственно ощущал, что человек, ежедневно живущий в лагере среди испытаний и ужасов, привыкает к ним. Его стараются задушить и уничтожить, а он думает о многих вещах, противоположных смерти. В этом его сила жизни.

В связи с этим я попросил коменданта поделиться мнением о настроениях пленных: на что рассчитывают, на что надеются в этих условиях лагеря? Комендант ответил: «По моим и моих подчиненных наблюдениям к весне 1942 года я понял, что лагерь живет двумя жизнями. Одна идет неотвратимым путем строгого режима, безысходных мук и лишений. В другой жизни — коллективизм дружбы, взаимная поддержка и выручка. Вот это и помогает пленным выжить: сегодня твою жизнь спас товарищ, а завтра ты его. Ничего подобного я не видел в лагерях пленных французов и поляков, где в свое время был комендантом. На что рассчитывают, на что надеются пленные? Конечно, физически они истощены, но духовно не сломлены и воли к жизни не утратили, потому что избегают одиночества и не поражены западным эгоизмом. Почти все они верят в победу своей армии, ведь фронт стоит в ста километрах, под Вязьмой, а год назад стоял у стен Москвы. Они надеются, что Красная Армия и ее командиры научатся воевать, соберутся с силами и рванут на Запад. Сами же они надеются на лето, когда будет полегче и можно будет бежать к партизанам, которых полно вокруг Смоленска. В прошлом году только в сентябре бежало пять тысяч человек, и нынче, при такой слабой охране из пожилых резервистов, побеги увеличатся».

«И последний вопрос к вам, господин полковник. Я и мои коллеги впервые встречаемся с военнопленными Красной Армии, среди которых нам приказано вербовать агентуру для абвера. Как, на ваш взгляд, целесообразнее организовать нам эту работу: объявить ли всему лагерю о предложении добровольно служить в военной разведке или выявлять желающих добровольцев в индивидуальных беседах?»

Комендант, не задумываясь, сразу ответил: «По-моему, вы можете добиться положительного результата только путем индивидуальной беседы с каждым пленным, но ни в коем случае не обращаясь ко всей массе. При такой коллективной спаянности ни один пленный не откликнется на ваше предложение. Вот вам пример. В соответствии с общим планом обработки пленных зимой сюда приезжали два эмиссара из Берлинского отделения белоэмигрантской организации Национально-трудового союза (НТС). Они попытались коллективно агитировать и вербовать в свою антисоветскую организацию. Кончилась эта затея провалом. Эмиссаров освистали и чуть не избили».