Скряга Скрудж - [18]

   — А чьи же? Не боишься ли ты, что он насморк схватит?

   — Я надеюсь, что он не умер от какой-нибудь заразительной болезни… мм? — спросил старый Джой, поднимая голову.

   — Не бойтесь, Джой! Неужели я так глупа, чтобы с ним связалась, если бы?… О! Вы можете выворотить наизнанку и налицо эту рубашку: могу вам ответить, что хороша — лучшая его рубашка… Слава богу, что я подвернулась: без меня бы пропало…

   — Что? такое пропало? — спросил старик Джой.

— Да вот что: похоронили бы его, наверное, в этой рубашке, — ответила она, смеясь, — по-моему, не так: господину покойнику всё равно в чем лежать: в коленкоре или в полотне…

   Скрудж едва-едва дослушал этот разговор.

Вообще все лица казались ему демонами, препарировавшими наперебой чей-то труп.

   Он отшатнулся в ужасе, ибо сцена переменилась, и он еле-еле не прикасался к кровати, без занавесок: на кровати, под дырявой простыней, лежало что-то, понятное только на страшном языке смерти.

   Комната была очень темна, слишком темна, чтобы разглядеть в ней что-нибудь, хотя Скрудж и впивался в этот полумрак пытливыми взорами. Бледный свет извне падал прямо на кровать, где лежал труп этого обнаженного, ограбленного, всеми покинутого, никем не оплакиваемого и никем не сторожимого покойника.

   Скрудж поглядел на духа; тот указывал ему пальцем на голову мертвеца. Саван был накинут так небрежно, что стоило только притронуться пальцем, — и всё лицо покойника было бы на виду. Скрудж это понял; было у него даже и поползновение — поднять саван, да… силы не хватило.

   О, холодное — холодное, страшное пугало — смерть! Воздвигай здесь твои жертвенники, окружай их всеми твоими ужасами: ты здесь полная владычица!… Но, если ты падешь на любимую, чтимую и кому-то дорогую голову, не властна ты ни в едином волоске с этой головы. Не то, чтобы эта рука не падала безжизненно тяжело, не то, чтобы не смолк этот пульс, нет! — но, эта рука бывала раскрыта честно, тепло и великодушно для всякого; но это сердце благородно, горячо и нежно билось в груди…

   Рази, рази, беспощадная смерть. Твои удары тщетны: за мимолетною жизнию — бессмертие!..

   Никто не произнес этих слов; но Скрудж их слышал, глядя на кровать.

   — Если бы этот человек ожил… — подумал Скрудж, — что бы он сказал про свое былое? Скупость, черствость сердца, жажда приобретения, — вот они к чему приводят!

   И вот он, вот он — лежит в пустом мрачном доме: нет ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, что могли бы сказать: он мне помог тогда-то и тогда-то, и я ему отплачу в свою очередь, хотя бы за радушное слово.

   Никого не было. Только в дверь скреблась кошка, да под напольной каменной настилкой камелька грызли что-то такое крысы. И что им было нужно в этой похоронной комнате? Из-за чего так бесновались они?… Скрудж не осмелился даже и подумать об этом…

— Дух! — сказал он, — эта комната ужасна. Покинув ее, я не забуду данного мне урока… Поверьте… и — поскорее прочь!

   Призрак всё-таки указывал своим неподвижным пальцем на голову трупа.

— Я вас понимаю, — сказал Скрудж, — и сделал бы то, что вы хотите, если бы мог… Но у меня силы нет… силы нет у меня, Дух!… Покажите мне что-нибудь такое, где смерть напутствуется нежными слезами?…

   Призрак промчал его по знакомым улицам, и они вошли в дом бедного Боба Крэтчита. Горе стукнуло ему в двери: умер его милый, больной, хроменький сын, которого всегда носил он на плече, умер его милый — милый Тини-Тим. Мать и остальные дети сидели у камелька… Они были спокойны, очень спокойны. Маленькие, шумливые Крэтчиты окаменели в уголке и не спускали глаз со своего старшего брата Петра и с развернутой перед ним книги. Мать и девочки шили что-то такое.

   Вся семья была совершенно спокойна.

   «И поставил он среди них отрока».

   Где слышал Скрудж эти слова?.. но слышал он их не во сне. Вероятно, прочел их вслух Петр, когда Скрудж и дух переступали порог… Но отчего же Петр перестал читать?

   Его мать положила работу на столик и закрыла лицо руками.

   — Кажется, отец? — сказала она немного погодя, и побежала навстречу своему бедному Бобу.

Боб вошел в своем неразлучном «носопряте», — и хорошо, что на этот раз с ним не разлучался. Подогретый в камельке чай поднесла ему чуть не вся семья, наперерыв. Оба маленькие Крэтчита вскарабкались ему на колени, и каждый прижался щечкой к его щеке, словно выговаривая: «Не думай об этом, папенька!… Не огорчайся».

   Боб был очень весел, похвалил работу жены и сказал, что вероятно она поспеет раньше воскресенья?

— Воскресенья! Стало быть, ты наведывался сегодня туда, Роберт? — спросила жена.

   — Да. Мне очень жаль, что тебя не было… место отличное — всё зелень кругом… Впрочем, ты еще увидишь… я ему обещал, что буду ходить к нему гулять по воскресеньям… Бедный мой, милый мой ребенок! — крикнул Боб.

   И без удержу залился слезами…

Торопливо вышел он из комнаты и поднялся в верхнее жилье, освещенное и убранное цветами по-праздничному. Против кровати мертвого ребенка стояло кресло и — казалось, только что только встал с него кто-то. Боб присел, в свою очередь, посидел и встал, встал, поцеловал холодное, милое личико и спустился вниз…