Скрябин - [214]

Память удивительно оптимистична; когда я вспоминаю Скрябина, то передо мной всегда встает его образ светлым и радостным, и я с большой любовью думаю о нем. Весь этот грустный и непонятный конец исчез для меня безвозвратно.

9

Ужасно мне было услыхать о болезни и смерти Скрябина 14 апреля 1915 года. Он очень страдал и, как мне рассказывал присутствовавший при этом заслуживающий доверия человек, Скрябин сказал Татьяне Федоровне: «Нам посланы такие страдания, чтобы мы стали лучше!» Мне сообщили о его смерти его друзья, а также Вера позвонила мне по телефону. Я пошла на похороны проститься с ним. Было очень больно видеть в гробу его изрезанное и опухшее лицо. Во время похорон мне сказала моя двоюродная сестра В. П. Зилоти, что Скрябин за несколько дней до смерти говорил о страшных мировых катастрофах, которые неизбежно надвигаются. Когда все входили, следуя за гробом, в ворота Новодевичьего монастыря, как-то случилось, что я очутилась рядом с Татьяной Федоровной, которая поражала, как всегда, своей выдержкой и самообладанием. Идя рядом со мной, она сказала мне, очевидно выражая свою мысль в эту минуту: «Каждый отдельный момент — есть Голгофа!» («C’est un calvaire», — как она прибавила по-французски.)

Через год или два после этого у меня в доме был концерт из произведений Г. Л. Катуара. На этот концерт пришла Татьяна Федоровна с Юлианом[157], которого она вела за руку. Юлиан был прелестный мальчик, лет десяти, похожий на Скрябина. Он замечательно играл, говорят, и вообще обладал, по-видимому, музыкальным талантом. Мне рассказывали даже, что было как-то страшно видеть такого ребенка, играющим произведения Скрябина. Когда я увидела их входящими в зал, я пошла к ним навстречу. У меня сжалось горло, я едва сдержалась, чтобы не заплакать, так они мне напомнили Скрябина. Но слезы у меня все-таки выступили на глазах, и Татьяна Федоровна это видела, так как она пристально глядела на меня. Я справилась с собой, и мы светски любезно поговорили о чем-то безразличном. Во время революции я не раз встречала Татьяну Федоровну на улице и всегда мы с ней останавливались и говорили, но всегда о чем-то совсем постороннем. Наконец, я услыхала об ужасной смерти Юлиана (его засосало болото в лесу во время прогулки, недалеко от Киева). После этого, через некоторое время, я встретила Татьяну Федоровну на улице, я очень взволновалась, мне было очень жаль ее, но она, как всегда с полным самообладанием, поговорила со мной и мы разошлись и больше никогда не видались. Потом я узнала и о ее смерти. Вот все, что я могла вспомнить о внешних событиях моих отношений со Скрябиным и его семьей.

Смерть Скрябина поражала какой-то своей высшей логикой. Скрябин хотел совершить чудо, преобразить мир своим искусством или умереть, он так сам иногда говорил. Он так интенсивно жил и горел своей Мистерией, все его творчество было направлено к этой цели, все его произведения были как бы эскизами этого будущего заключительного акта, конца. Чем больше он углублялся и утверждался на этом пути, тем больше он как будто порывал с реальной, земной жизнью и она его все меньше интересовала сама по себе. Самые произведения его становились все бесплотней, как будто улетали от земли. Так я по крайней мере их воспринимала и так о них размышляла. Прометей, произведение необыкновенной красоты, который в представлении самого Скрябина (как мне говорили его друзья) светился и переливался лучами всех цветов, звучит вместе с взывающими голосами хора как бы из другого измерения. Живя вдали от города, в тишине, я недавно услыхала по радио, откуда-то из пространства 10-ю сонату. Мне показалось, что это какой-то предел! Своей Мистерией Скрябин хотел совершить чудо или умереть — и он умер! Мистерия была для него роковой, с ней была связана его жизнь и его смерть. Во всем замысле его было много красоты, и в том, что он думал, что открывал, было много глубокого. Возможно, что он многое провидел, предвосхищал. Чем больше думаешь о нем, тем больше видишь, что это было явление необыкновенное, романтическое. С этим образом, который у нас остался от него и который так поэтически отражается во всех его произведениях, никак нельзя связать представление о старости, наоборот, с этим образом всегда связывается представление о молодости, дерзновении и мечте. А потому когда думаешь о его духовном пути и о его смерти, то приходишь к заключению, что иначе быть не могло и что в этом была высшая логика.

ПИСЬМА А. Н. СКРЯБИНА РОДНЫМ

А. Н. Скрябин — Л. А. и Е. И. Скрябиным [158]

Bogliasco, pres Genes.

Via Avanzini 38

Дорогие Бабушка и Тетя,

Примите мое поздравление с праздником и Новым годом и мои пожелания всего лучшего. Наконец-то является возможность общения с Москвой, и я не сомневаюсь, что Тетя Люба не откажет мне написать как можно больше о себе, о бабушке, а также о всех родных. Вот уже около двух месяцев, как мы отрезаны от России и неведение, в котором мы находимся, ужасно мучительно. О себе я не могу сообщить решительно ничего нового. Занимаюсь очень много, хотя последнее время состояние моих нервов не особенно благоприятствует успешной работе. Таня настоящий ангел. Это такая высокая, отзывчивая натура; она до такой степени прониклась моими идеями и моим творчеством, так помогает мне во всем, так ухаживает и так балует, что несмотря на такую массу всевозможных неприятных осложнений, я чувствую себя довольно хорошо и был бы бесконечно счастлив, если бы все недоразумения моей жизни выяснились. — Как-то Вы перенесли все ужасы, прошедшие в Москве, я часто, часто вспоминал о Вас; каждый раз, когда приносят газету, мы о Вас говорим с Таней. Много еще на земле дикого! Когда-то люди будут культурнее и менее будут походить на зверей! Итак, с нетерпением жду от Вас известия, дорогие Бабушка и Тетя, а пока крепко, крепко целую Вас, как люблю. Саша.