Скрипка Зюси - [6]

Ab imo pectore, из самой глубины души — все было выверено и точно, звук разборчивый, ясный, отчетливый, внятный. Только вот беда — Феррони слышал эту скрипку, когда она и впрямь служила обителью песнопений, он помнил ее силу, теплоту и блеск, энергетические токи, ветер и волшебные пространства. И, завороженный памятованием этого предвечного света, звука, бывшего еще до начала времен, дядя Ваня — хоть тресни! — никак не мог от нее добиться соединения с небесными сферами. Таинственная трепещущая точка — punctum saliens — ускользала от него, скрипка Шлома не соглашалась петь по-прежнему.

— Caramba! — ворчал Феррони, сидя на треногом кресле из карельской березы с драной обшивкой, в своем допотопном плюшевом сюртуке. — Легче выстрогать дюжину новых скрипок, чем собрать одну эту.

— Значит, надежды нет? — спросил Шлома, явившись, наконец, за скрипкой.

— Могу вам помочь только вздохом, — сумрачно отозвался Феррони. — Пес ее знает, бен Шлома. Это или чума, или Божий перст.

А то Шлома сам не знал, у него была бешеная интуиция.

— Будь, что будет Джованни. Я привык водить смычком, мне трудно остановиться.

А пропадать — так с музыкой. — Он забрал скрипку, хотел расплатиться за работу, но старик отвел его руку.

— Я сделал все, что мог, и пусть кто-то сделает лучше: но в наших руках — лишь оболочка ангела. То недолет, то перелет, бен Шлома. Пытайтесь облегчить звук — он станет полнее и опрятнее. Ведь вы такой виртуоз. Да будет с вами благословение божие.

Как они возвращались домой, Зюся помнил смутно. Ноябрь. Сырой ветер сметал с тополей и кленов последние листочки. Отец быстро шел по улице, не оборачиваясь. Зюся едва за ним поспевал. Пустынно, только коптят фонари, да мерзнут бродяги. Издалека со стороны базарной площади доносилась музыка, в городском саду — гулянье. Словом, в памяти Зюси остался лишь размытый силуэт с футляром в руке.

— Ну вот, я же говорил, что все обойдется, — обрадовался дедушка Меер, когда они явились с целенькой скрипкой. — Скажем: зол зайт мит мазл! Чтобы так было и дальше! Будем здоровы!

Рахиль приготовила фаршированную рыбу, до того вкусную, даже Хая Ароновна осталась довольна, хотя бабуля всегда утверждала, что есть два блюда на свете, которые считаются прямо-таки священными — это фаршированная рыба и печеночный паштет. Оба они должны быть приготовлены или очень хорошо, или их вообще не стоит готовить, ибо это богохульство.

К тому же работка для Шломы наклюнулась — пока его не было, забежал на огонек Берка Фрадкин, управляющий с табачно-махорочной фабрики, и сообщил, что Рейзел, дочь его младшего брата в деревне Лущиха, выходит замуж. Вот они просят маэстро Блюмкина оказать им честь поиграть гостям на скрипочке.

— Так тому и быть, — ответил Шлома — с виду почти беспечно.

А что оставалось делать? Взял скрипку, собрался и поехал — правда, на сей раз один. Зюсю, как я уже говорила, отдали в хедер, откуда он каждый день сбегал в мастерскую к Феррони. Поэтому не знаю, играл ли Шлома на свадьбе под шквал аплодисментов, не жалея сил, достиг ли вершин своего прежнего огня, кричали гости: «Вальс!», «Падекатр!» или «Фрейлахс!»?.. Заливался ли, взмахнув смычком, наш импровизатор столь грустной мелодией, что народ и дохнуть боялся, застыв с тарелками в руках, наполнил ли сердца божественными звуками, добрался ли до самозабвенности бытия?

Или в Лущихе Блюмкина, чародея и самородка, с его побывавшей в переделке скрипкой слушали вполуха, не найдя в ней прежнего богатства звуковых стихий. Витебскую публику на мякине не проведешь, это же такие веси и города — в них всегда звучит музыка, там бродили шарманщики с песнями Россини и Малера…

А то и, не приведи господь, освистали, да еще намяли бока, на свадьбе клезмеру нередко приходится иметь дело с грубыми людьми — мастеровыми и крестьянами, которые не питают ни капли уважения к музыканту.

Впрочем, наверняка гости пели-плясали, никто и в ус не дул, что некоторые пассажи оказались немного смазанными, да слегка грешит интонация, кроме самого скрипача. На «бис» он обычно исполнял «Пивную симфонию», где имитировал звуки льющегося в кружку пива. Чувствительное ухо могло даже распознать сорт пива (из-за чего клезмерские авторитеты поговаривали, что Блюмкин лучше разбирается в пиве, чем в музыке, из зависти, конечно). После чего угощался на славу, поспит часика четыре, и на рассвете — в обратный путь.

А тут вышел за калитку посреди ночи и был таков. Ясно, что он заблудился, вряд ли Шломе была известна дорога к Витебску, кто бродит по ночной степи в осенние меркульевы дни, разве умалишенный: край этот не райские кущи, и поездка туда не увеселительная прогулка. Возможно, случились ночные заморозки, на другой день до полудня лежал на земле рыхлый лед. Блюмкин долго шагал по холмам и равнинам, пескам и бороздам в лиловую даль. А когда устал, прилег на ворох соломы посреди сжатой полосы, под голову положил футляр со скрипкой и провалился в какую-то звенящую черную бездну. Да в утробе скрипки гудел огонь.

Чувствует, кто-то трясет его за плечо.

Шлома открыл глаза — увидел комья земли с прожилками снега, багровое солнце, ворон на меже и белобрысого паренька.