Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - [25]

— Справишься один?

— Не отпускай «скорую»: по-моему, сотрясение. — Он опустился на колени и, ухватившись за край унитаза, сунул туда голову.

Мерин вернулся было в кабинет Марата Антоновича — тот громко храпел, неудобно уложив лицо в разбросанные по столу рукописи.

В прихожей топтались «халаты».

— Бумагу вы подпишете?

— Какую бумагу?

— О вызове — какую! О нашем приезде. Квитанцию. Где Твеленев?

— Какой Твеленев? — не понял Мерин.

— Герард — какой! Где он?

Из ванной донеслись недвусмысленные, усиленные раструбом унитаза звуки освобождающейся от излишеств утробы. «Халаты» переглянулись.

— Это он?

— По-видимому.

— Что он там делает?

— Блюет, должно быть.

Пожилой врач клинышком бородки кивнул санитару в сторону ванной, тот скрылся за дверью.

— Подпишите вызов и время прибытия, нам без этого нельзя. — Он достал авторучку, протянул Мерину. — Вот, возьмите.

— Как он себя чувствует?

— Кто?

— Антон Игоревич.

— Лучше нас с вами. Во всяком случае в данную минуту гораздо лучше своего внука. — он все той же бородкой ткнул в сторону ванной комнаты.

«Внука?!» — чуть не вырвалось у Мерина, но он вовремя сдержался.

— Скажите, доктор, у него со слухом все в порядке?

— У композитора? Абсолютно.

— А со зрением?

Врач недоуменно повернул к нему бородку.

— Вас как по имени-отчеству, молодой человек?

Мерин представился.

— Всеволод Игоревич, у Антона Игоревича и со слухом, и со зрением, и с памятью, равно как и со всеми прочими органами внутренней секреции, поверьте мне, старому эскулапу, полный порядок. Лучше бывает только у пациентов вашего возраста. У него, к сожалению, совесть пошаливает: измучил и нас, и родственников. Но это уж, как говорится, область нетрадиционной медицины.

Дверь ванной комнаты распахнулась: санитар держал под руки белилообразного Герарда.

— Что с ним? — свой вопрос врач сопроводил кивком бородки в сторону висевшего на санитаре молодого человека.

— Лежать надо. Похоже, мозг. Оклемается. Куда его?

Все три халата одновременно посмотрели на Мерина.

— Я не знаю… Он что, не может говорить? Он в сознании? Герард, — Сева попытался приподнять его голову, — ты здесь живешь? — Тот, не открывая глаз, промычал что-то нечленораздельное. — Я не знаю, куда его… Не знаю… давайте вот в эту комнату, что ли… — Он открыл ближайшую от него дверь, помог «халату» перенести «тело», уложить на диван.

— Если вдруг что — звоните нам или 03 или по мобильному, номер есть у товарища композитора. — Доктор кивнул бородкой в направлении твеленевского кабинета.

— Что вы имеете в виду — «вдруг что»? — испугался Мерин. — Что «вдруг»?

— Ну мало ли. Все мы под небом ходим. — Старый эскулап сардонически улыбнулся, указав при этом бородкой на потолок, затем ею же кивнул коллегам в сторону входной двери — такая, видно, у него была привычка — использовать бородку в качестве указателя направления, — и все три «халата» растворились в глубине коридора.

Следующие часа два Мерин прикладывал к голове покалеченного им Герарда холодные водяные компрессы, перекапывал аптечку в ванной комнате в поисках обезболивающих препаратов, чистил унитаз, тщась вернуть совмещенному санитарному узлу его порушенное Герардом благовоние… Занятия не из приятных, но не оставлять же «умирающего» на произвол судьбы: а вдруг действительно «вдруг что». Тем более, когда еще может предоставиться такая счастливая возможность — осмотреть квартиру без всякого разрешения на обыск? А поудивляться было чему. Комната, в которой, к радости сотрудника МУРа, не быстро приходил в себя какой-то очередной Твеленев, представляла собой помещение с очевидными даже при беглом взгляде следами недавнего грубого внедрения и надругательства. Судя по висящим на стенах фотографиям, комната принадлежала семейству Заботкиных: кроме Тошки во всех возможных возрастах и невозможных ракурсах были еще два выцветших портрета среднего возраста людей, очевидно, Надежды Антоновны и ее мужа Аркадия Семеновича. Пять плотно зашторенных окон выходили на Тверскую улицу. В простенках между ними когда-то висели картины — подтверждением тому служили умело вделанные в бетон крюки. Напротив окон в хаотичном порядке стояла хорошего желтого цвета (карельская береза?) мебель: полупустой платяной шкаф с распахнутыми дверцами, две напольные жирандоли с оставленными какими-то тяжелыми предметами глубокими вмятинами на верхних плоскостях, овальный, больше похожий на кресло, диванчик и возле него на боку, словно летящий вверх тормашками, ломберный столик, пианино с вырванными «с мясом» подсвечниками, опрокинутые кресла… Даже большой, из того же желтого дерева, по всей видимости, нелегкий диван — ныне герардово ложе — был выдвинут чуть ли не на середину комнаты. Изящно изогнутая, на резных ножках, целая нетронутая многоярусная «горка» с хрусталем смотрелась среди общего раздрая обиженной девственницей.

Сорванная портьера в проеме левой стены открывала ход в другую комнату, поменьше, также пострадавшую от вандалов. Здесь стояла разворошенная, вздыбленная одеялами кровать, рядом на полу валялся толстый по диагонали вспоротый матрас. Трюмо со всевозможными флакончиками, коробочками, баночками было засыпано темными осколками от застекленного упирающегося в потолок стеллажа с пустыми, покрытыми мелкой крошкой полками.