Скрипка, деньги и «Титаник» - [42]

В другом краю, почти в пятистах километрах к северу, за мраморными стенами университета «Лиги плюща» – нищета и криминал не проникают сюда, оставаясь где-то там, за коваными воротами, – приближение войны воспринимается как не слишком увлекательное спортивное мероприятие, что-то вроде матча по бадминтону или крикету. Да, они провели пару антивоенных протестов и диспут-семинаров, да, ландшафт немного изменился – теперь на месте башен-близнецов зияет дыра, – однако повседневная жизнь в университетском городке почти ничем не отличается от той, какой она была в 1999 году, когда ты впервые сюда приехала, до крупнейшего теракта в новейшей истории, до двух войн. За этими стенами головы у всех заняты другими проблемами. Лопнул пузырь доткомов[56]. Работы нет. У самых невезучих накопилась куча долгов по студенческим кредитам. И ты обнаруживаешь, что даже в привилегированных кругах родители порой теряют терпение и заводят старую песню: «Вот когда я был в твоем возрасте…»

Нам всем нужна работа. Нам нужна медстраховка. Нужны деньги на залоговые депозиты для аренды квартиры в Нью-Йорке. Нужны еще двести долларов – на шапочку, мантию и дипломный взнос («Что?! – ты чуть не срываешься на крик, когда декан разъясняет процедуру окончания университета. – Диплом не включен в стоимость обучения?»). Мы посещаем семинары «Как выжить в реальном мире»; мужчина в деловом костюме твердит, что лучше всего начинать копить на пенсию прямо сейчас, иначе рискуешь встретить старость в нищете и жевать лапшу зубными протезами (если хватит на протезы, конечно). Тем временем твои однокурсники организовали комитет по сбору средств в Фонд выпускников 2003 года. Ты пытаешься уклониться от сборов, но один из членов комитета объясняет, что средства будут использованы «на поддержку тех студентов, которым теперь не по карману обучение в Колумбийском». Ты соглашаешься.

Проходит несколько недель, и половина твоих однокурсников устраивается в крупные корпорации с Уолл-стрит, а другая половина идет получать второе образование в престижные медицинские и юридические университеты. Ты же начинаешь понимать, что последние четыре года играла в игру, о существовании которой узнала лишь сейчас. Наградой в этой игре были Уолл-стрит, Йельская юридическая школа, Стэнфордская бизнес-школа и Гарвардская медицинская, однако теперь, когда уже слишком поздно, ты понимаешь, что тебе эти призы никогда и не были нужны. Правда, есть еще один приз, очень важный, который получат все твои однокурсники (и ты в том числе), но не получат твои ровесники в Западной Виргинии: вас не убьют в Афганистане или в Ираке, не покалечат, не уничтожат психологически. С трудом верится, что тебе так повезло, что тебе досталась такая великая награда, но просто ты оказалась в нужное время и в нужном месте.

Март 2003 года

«Война в Ираке напоминала ядовитую змею, ползущую по футбольному полю, – когда-нибудь расскажешь ты своим внукам. – Издалека ее никто не видел. От нее можно было убежать. Можно было усыпить ее, выстрелив в нее змеиным снотворным. Размозжить ей голову мотыгой, в конце концов. Однако она подползла совсем близко. Не сразу, но подползла. А потом молниеносно напала. И яд проник в кровь. Смерть была медленной и мучительной. Мы умирали больше десяти лет».

Когда твои внуки спросят, что делали американцы, пока змея приближалась, ты не растеряешься. Ты знаешь, чем занимались тысячи и тысячи американцев: ты видела их в Нью-Йорке и Коннектикуте, в Арканзасе и Флориде, в Виргинии и Вермонте, богатых и бедных, демократов и республиканцев, черных и белых, мужчин и женщин. Ты смотрела на них часами, а они все… слушали музыку. Музыка завораживала их, гипнотизировала, успокаивала, и они хотели только одного – слушать еще. Они покупали по двенадцать дисков за раз. Миллионы проданных альбомов. Они слушали и слушали мелодии, ужасно похожие на саундтрек к фильму о том, как все общество – богатые на верхней палубе и бедные на нижней – пошло ко дну.

«Боже, благослови Америку», турне 2004 года

Нэшвилл

Мы с Харриет и Ким вызываем такси. Приезжает полная блондинка; она жжет благовония прямо в машине, и из окон клубится сандаловый дым. Она красивая, но, когда открывает рот, я вижу, что у нее не хватает нескольких зубов.

«В хонки-тонк[57]», – говорите вы. «Будет сделано», – отвечает она.

Она из Нэшвилла, но по барам ходит редко. Только деревенщины ходят в церковь, а потом по барам, добавляет она.

– Нет ничего плохого в том, чтобы пойти в бар после церкви, – рассуждает Ким, – лишь бы из бара не приводить домой абы кого.

Меня так и подмывает спросить у Ким, где именно в Библии говорится, что ходить по барам не возбраняется, но сегодня я решила быть паинькой. Мы наконец вырвались из Картерсвилла, в котором провели почти неделю. Я поужинала прекрасными овощами на пару, и это не была начинка пиццы ассорти. В этот теплый вечер небо над Нэшвиллом сияет неоновыми огнями. Мы приезжаем на улицу, где много баров, и выбираем хонки-тонк, который кажется особенно колоритным: внутри все в дыму, куча потных людей и громыхает живая музыка. Ко мне подходит мужчина средних лет с обветренным лицом и в ковбойской шляпе. Его усы в пивной пене. «Какая-то ты грустная», – говорит он, и на минуту я верю ему, а потом понимаю: он говорит это всем девушкам. Скажи девушке, что она грустная, и надейся: вдруг она поверит тебе и захочет найти утешение в твоих пивных усах.