Скрепы нового мира - [94]

— У вас порок сердца, — заявил он категорически. — Однако линия жизни длинная, вы доживете до восьмидесяти лет. Ваши чувства развиты сильно, линия разума очень коротка, зато вы музыкальны и любите помечтать. А еще я вижу здесь троих детей.

— Так и будет, — с грустной улыбкой подтвердила чепуху Саша. — Спасибо вам.

Она отдала астрологу марку, и потащила меня к дверям. Толпа, прежде злая и неподатливая, теперь расступалось перед ней как перед мессией.

Я думал, мы сразу пройдем внутрь, но у самого входа в отель Саша вдруг приостановилась:

— Знаешь, а ведь твой разлюбезный Конрад – еще тот диктатор по натуре.

— Диктатор, но с сильным демократическим уклоном, — возразил я. — И хорошо. В нищей, униженной и озлобленной стране умеренного политика не выберут. А этот… у него есть шанс.

— А потом? — перебила меня Саша. — Что будет дальше?

— Он даст экономике минимум три-четыре года роста. Когда у избирателей появится работа и еда, они перестанут слушать сказки Гитлера, Реммеле,[256] или Штрассера.

— Ты правда в это веришь?! — Саша обернулась к толпе. — Недовзрослые любители астрологов и кликуш непременно посадят на свою шею нового "спасителя отечества".

— Пока общество здорово, — я проследил взгляд жены, — оно не нуждается в шарлатанах, великих вождях и фюрерах.

— Твои любимые политики ничем не лучше!

— Настоящие политики, в отличие от идейных фюреров и генсеков, честно берут деньги у капиталистов, а уж эти-то циничные денежные мешки знают толк в конкуренции. Демократическая драка за места в Рейхстаге для них не дешевые тараканьи бега, а мощное кадровое сито, способ выбрать из толпы менеджеров сильнейшего. То есть, ставя сегодня на Конрада, они не забудут заодно, на будущее, поддержать его противника из эсдеков и коллегу-конкурента из центристов. И пусть побеждает тот, кто лучше справляется с управлением страной.

— Разделение владения и управления…[257] ладно, раз ты считаешь этот метод правильным, — Саша вдруг развернулась ко мне ко мне, обняла, доверительно прижавшись головой к моей груди: — Собираешься в Кельн? Езжай. Пусть эти люди больны, но даже больные не заслужили фюрера.

— Сердце мое полно жалости, — медленно повторил я старую, местами уже избитую цитату. — Не сомневайся. Дурь Руматы из меня вытрясли давно, еще на Соловках.

— Знаю. И ты знай – я не спутаю кровь с соком земляники.

До открытия второго, особого предвыборного съезда Христианско-демократического союза Германии остались минуты, припозднившиеся участники торопятся занять места. А я все мешкаю в проходе, пытаюсь определиться – искать ли свободное кресло, или все же плюнуть на особое приглашение, и провести ли пару-тройку часов с куда большим толком – в ближайшем биргартене.

Ради чего оставаться? Партийные собрания всех конфессий похожи друг на друга как однояйцевые близнецы; зайди к нацистам, коммунистам или агрокультуристам, везде под тусклым, едва пробивающимся сквозь табачный смог светом ламп увидишь ровно одно и тоже: увешанные лозунгами стены, сцену с очередным оратором у кафедры и скучающих чуть позади членов президиума. В самом же зале – воняющих чесноком, табаком и пивом статистов-депутатов, большая часть которых знает друг друга хотя бы шапочно, а посему – не стесняется делиться мнением через десятки голов соседей, порождая тем самым гул, более всего напоминающий рев идущего на взлет реактивного лайнера.

Послушать, о чем говорят? Зачем?! Прочитать стенограмму можно втрое быстрее.

Окончательно решившись на вариант с пивом и острыми колбасками, я развернулся к выходу и тут же расстроенно выругался:

— Mist!

Сбегать поздно.

Навстречу уже спешит Конрад Аденауэр, собственной персоной. Еще тот красавец – задранные к самым глазам скулы, неестественно худые, морщинистые, сползающие в узкий подбородок щеки, почти лысый череп. Похожая на оскал улыбка – последствие старой автомобильной аварии. Ходячая иллюстрация к расхожему ругательству: Dein Gesicht auf einer Briefmarke und die Post geht Pleite – твою рожу на марку-почта разорится.[258]

Летом, рассматривая фотографии старого мира, я никак не мог понять – как человек с подобной внешностью сумел не только попасть на почтовые марки, но превзойти по своей популярности Бисмарка. Теперь знаю секрет – у него удивительные глаза. Детские, ясные и при этом удивительно живые. Они говорят за все лицо.

— Рад, очень рад приветствовать вас в этом зале, — протянул мне руку герр Аденауэр.

— Удивительный успех, — отвечая на рукопожатие, я кивнул в сторону битком забитого зала. — Вашей партии нет и полугода, а уже есть полторы тысячи выбранных на местах депутатов. Полагаю, вы без труда возьмете сотню мест в Рейхстаге!

— Ох, хорошо если выбьем половину от вашего прогноза, — попытался скорчить унылую мину Конрад. — Нас давят по всем фронтам. Однако пойдемте, ваше место в президиуме!

— Зачем? — опешил я. — У меня нет никакого поста в ХДС!

— Есть, и самый важный, — отмел мои возражения Конрад. — Пойдемте же, мне давно пора выступать!

"Обдерет как липку", — тяжело вздохнул я.

Противиться, однако, не стал. Герра Аденауэра можно понять – большая политика, как и война, требует всего лишь трех вещей. Денег, денег и еще раз денег. Вывести ради них за руку на сцену и посадить в президиум неприлично молодого, вдобавок скандального биржевого спекулянта? Нет ничего проще. Толика лести, да еще и бесплатной, никогда не вредила делу выпрашивания денег.