Скованные одной цепью - [2]

— Причешись, хулиган! Ты не посмеешь испортить праздник моего сына! — рявкнул дядя. Но Гарри видел, как при этих словах побледнела тётя Петуния. В последнее время она была сама не своя, всё время бросала на мужа и сына испуганно-виноватые взгляды… Вся дрожала, с нескрываемым ужасом глядя на календарь, даже пару раз падала в обморок… Ежедневно они с дядей Верноном запирались в кабинете и по два часа орали друг на друга… Вернее, орал дядя, тётушку почти не было слышно… Лишь однажды Гарри удалось услышать: «Я обещала Августу»… Да что такое с ней происходит?! Кто такой этот Август?! Какое это имеет отношение к Дадли — почему тётушка так на него посматривает, словно видит впервые в жизни? Даже тупого толстяка это прошибло….

— Дадли… — заговорила она наконец, когда её ненаглядный сыночек разворачивал свой последний подарок — настоящее ружьё. Гарри отсел от кузена подальше, поближе к двери, догадываясь, кто станет его первой мишенью.

— ПЕТУНЬЯ! — заверещал дядя Вернон. — Я ЗАПРЕЩАЮ ЭТО ТЕБЕ!

— Я дала слово, Вернон. Это мой долг перед памятью Августа…

— Я…

— Ма? — Дадли прошибло. Гарри тоже смотрел на тётушку — в таком состоянии он видел её впервые в жизни и ему было крайне любопытно.

— Я дала слово и я его сдержу, несмотря на то, что мне самой это будет крайне непросто сделать, — ровным, но напряжённым голосом произнесла тётя Петуния. Было видно, что она борется с собой. — Одним словом… Одним словом, Дадли, ты не Дурсль. Вернон твой отчим, а не отец, невзирая на ваше удивительное сходство. Твоё настоящее имя — Дадли Септимус Август Пьенс.

В столовой царила зловещая тишина. Дадли разинул рот, Вернон надулся, хотя при его толщине это и казалось совершенно невозможным, и почернел от ярости. А тётя Петуния перевела дыхание и заговорила снова.

— Твой отец… Настоящий отец… Его звали Сандерс Август Пьенс, но я звала его просто Август, по его настоянию. Я познакомилась с ним, когда нам было по пятнадцать — столько, сколько сегодня исполнилось тебе. Он был крайне неприятен и принадлежал к другому кругу. Совсем другому. Его отец был помощником фармацевта в захудалой аптеке самого нищего лондонского района, он… Его все презирали и ненавидели, это распространилось и на его сына. Я не помню, как мы с ним познакомились. Помню, что, когда он пришёл к нам, все скривились от отвращения и родители долго мне выговаривали за то, что я его привела. ОНА, — тётя Петуния никогда не называла сестру по имени, — в него чуть только не плюнула. Я стала с ним встречаться только из-за этого, чтобы её позлить. Каждое лето мы с ним гуляли вместе — с раннего утра и до позднего вечера, а когда нам было по восемнадцать, я сбежала из дому и мы поженились, тайно ото всех. В то время я его уже обожала, невзирая на всю ту пропасть, что разверзлась между нами из-за нашего социального положения в обществе. Он был беден, у него не было ничего, кроме его таланта — Август был блестящим фармацевтом, всё, что касалось лекарств, их приготовления… В этом он не знал себе равных и при желании… Но он не стремился улучшать своё положение, мы жили в нищете, у нас не было ничего, даже электричества, но я готова была мириться с этим, лишь бы быть с ним…

Но наше счастье не было полным. Не то, чтобы… Мы оба любили друг друга, и он любил меня не меньше, чем я его. Однажды Август проговорился, что его семья вовсе не такая поганая, как можно было предположить и та нищенская должность, которую занимал его отец, была лишь прикрытием для чего-то такого, о чём он не мог мне рассказать. По его словам, это мы были людьми другого круга, но он об этом нисколько не жалел. Он пошёл против своего отца и родни, чтобы быть со мной. Но у него была какая-то тайна, которая мешала нам быть абсолютно счастливыми. Я до сих пор не знаю, что это было, но из-за этого он часто исчезал и я ждала его по несколько дней, а иногда недель, после чего он возвращался мрачнее тучи. Это было кошмарно… По ночам ему после этого снились ужасы, он прям-таки заболевал, скрежетал зубами, метался в испарине, за ночь мог выпить до трёх литров ледяной воды… Мне всё время казалось, что он умирает… После этого он не мог смотреть мне в глаза… Пару раз я видела, как он плакал…

Однажды, вскоре после нашей второй годовщины, он зашёл ко мне ещё более мрачный, чем обычно. Я к тому времени уже привыкла ко внезапным изменениям его настроения, но таким я его тогда видела впервые.

«Петуния, нам необходимо поговорить», — сказал он таким голосом, что я чуть в обморок не упала. — «Это будет нелегко, возможно, после этого ты меня возненавидишь, я пойму».

«Август! — ответила я. — Что случилось?!»

«Случилось то, что ты стала женой негодяя и убийцы».

После этого я упала в обморок, Август насилу привёл меня в сознание.

«Я никого не убивал, — заявил он. — Клянусь… Я готов дать Нерушимую клятву, что никто не принял смерть от моей руки. Но… Дело в том, что, будучи ещё ребёнком, я попал в дурную компанию. Там были дети моего круга, которые были такими ангелочками… Они нравились моей семье, наши родители дружили, и подружили нас. Но впоследствии они стали компанией… Я не могу тебе этого сказать. Могу сказать одно — из тех, кто встал против одного из нас, не выжил никто. Я узнал об этом очень поздно, но ничего не мог изменить. Они узнали о тебе и стали меня шантажировать — или я им помогаю, или они убивают тебя. Я не мог допустить твоей гибели, я слишком тебя люблю. Они клялись, что моя помощь не приведёт ни к чему плохому, они стремятся очистить мир от скверны, но для этого им необходимы кое-какие зелья. Они не будут их применять направо и налево, только для запугивания — речь шла о ядах. Страшных ядах. Я готовил их для них. Я думал… Не знаю, о чём я думал, но с каждым днём падал всё ниже в ту пропасть… в тот ад… Недавно я узнал, что все эти яды были применены по назначению, они отравили немало ни в чём не повинных людей. И в этом я виноват. Я виноват… Я тоже стремился к очищению мира, но эти методы были мне чужды… Я теперь пытаюсь от них отойти, но это невозможно… Я хочу освободить от этого тебя и ребёнка…»