Скотт Фицджеральд - [39]

После приезда в Нью-Йорк он послал ей телеграмму: «МОЕ СОКРОВИЩЕ, МЕЧТА, ВДОХНОВЕНИЕ И ВЕРА. ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА. ЭТОТ МИР — ИГРА, И, ПОКА Я УВЕРЕН В ТВОЕЙ ЛЮБВИ, В НЕМ ВСЕ ВОЗМОЖНО. Я В СТРАНЕ ГРЕЗ И СВЕРШЕНИЙ И ЛИШЬ НАДЕЮСЬ И ВЕРЮ, ЧТО МОЕ СОКРОВИЩЕ СКОРО БУДЕТ РЯДОМ СО МНОЙ».

ГЛАВА VII

Последовавшие за увольнением из армии четыре месяца Фицджеральд называл самыми памятными. «Нью-Йорк блистал всеми красками жизни, словно в первый день творенья. Возвращавшиеся из Европы солдаты маршировали по Пятой авеню, и сюда, на Север и Восток, со всех концов страны устремлялись навстречу им девушки; американцы были величайшей нацией в мире, в воздухе пахло праздником».

Засунув под мышку написанные им для «Треугольника» стихи, он обегал в поисках работы все газеты города, но безрезультатно. Случайно повстречавшийся ему рекламный агент направил его в агентство «Бэррон Коллиер» — там требовался литературный сотрудник, который мог бы писать рекламные стихи. За девяносто долларов в месяц Фицджеральд придумывал надписи для рекламных вывесок в трамваях. Позднее он с улыбкой вспоминал фурор, который произвел стишком, сочиненным им для фабрики-прачечной в Маскатине в штате Айова: «В Маскатине, как нигде, мы вас держим в чистоте». «За это я получил надбавку к жалованью», — смеялся он. «Слегка закручено, — похвалил босс, — но на этом поприще вас, безусловно, ожидает большое будущее. Скоро стены этого учреждения станут для вас тесны».

Фицджеральд жил в доме 200 по Клермонт-авеню — «одна комнатушка в высоком убогом многоквартирном доме в центре неизвестно чего», между тем, как в своем воображении он уже занимал с Зельдой номер-люкс для новобрачных. Она приедет к нему, как только наступит подходящее время, — под этим она подразумевала его возможность обеспечить ей безбедный уют. «Я просто не могу себе представить жалкого, бесцветного существования, — оправдывалась она, — потому что тогда ты скоро охладеешь ко мне». Фицджеральд сообщил ее родителям о своих намерениях, а Зельда, в свою очередь, написала письмо его матери и получила тотчас ответ — «непередаваемо теплую записку, где она называла меня просто Зельдой». В марте Фицджеральд послал невесте обручальное кольцо.

Недели разлуки перерастали в месяцы, и жизнь начинала казаться ему невыносимой. Работа в агентстве нагоняла тоску, а он все не мог найти издателя для пьес, рассказов, стихов, скетчей, песен, шуток, которым посвятил все свое свободное время. Каждый вечер, торопясь домой, он вынимал из почтового ящика отвергнутую рукопись и тут же отсылал в другой журнал. Затем он создавал какое-нибудь новое произведение и тоже отправлял его. Свой день он обычно заканчивал тем, что бывал слегка под хмельком.

Как-то встретившись с Полем Дики, который писал музыку для его песен в «Треугольнике», Фицджеральд предложил ему вместе попытать счастья в театре «Тин пан элли», но Дики к тому времени уже решил войти в дело отца.

Фицджеральд часто обедал в Йельском клубе, который временно объединился с Принстонским. Однажды за рюмкой коктейля в зале наверху он объявил, что выбросится в окно. Никто не стал отговаривать его. Наоборот, ему подсказали, что в зале французские окна, и они идеально подходят для такой цели. Кажется, это охладило его пыл. После еще одного коктейля противоречия его жизни стали выплескиваться наружу. Двадцати с небольшим долларов, зарабатываемых им в неделю, едва хватает на дамское белье, которое он покупает Зельде в подарок. Кто-то заметил, что, может быть, он не стоит и этих денег, а если белье кажется ему таким дорогим, то его попросту не следует покупать. Но Фицджеральд считал, что он жертва несправедливости, и в течение всего обеда потчевал собеседников рассказами о глупости и никчемности рекламного дела.

Одним из любимых его времяпровождений стал поиск квартиры. Когда неряшливо одетая хозяйка дома в Гринвич-вилледже сказала ему, что он сможет приводить к себе девушек, это разрешение повергло его в смятение. Зачем ему приводить к себе девушек? У него уже есть девушка. Впрочем, есть ли? После писем Зельды в его душу закрадывались сомнения. Она часто упоминала других поклонников и рассказывала о вечеринках, от которых, по-видимому, получала удовольствие. «Меня всегда интересовало, почему они заточали принцесс в башнях», — писал ей Фицджеральд. В апреле Зельда ответила: «Скотт, очень мило, о чем ты мне рассказываешь, но я чертовски устала от того, что тебе интересно, «почему они заточали принцесс и башнях». Эту фразу ты дословно повторяешь в последних шести письмах! Должно быть, ужасно трудно так много писать. Почти все твои послания просто вымучены. Я знаю, ты меня любишь, дорогой, и я люблю тебя больше всего на свете, но если так будет продолжаться и дальше, мы не сможем выдержать этот безумный темп».

На следующий день Фицджеральд отправился в Монтгомери, однако поездка оказалась безрезультатной: Зельда любила его, но не хотела выходить за него замуж. Он вернулся в «Бэррон Коллиер» в состоянии нервного истощения и привез с собой револьвер, который кто-то из сотрудников агентства у него незаметно похитил.