— Нет, ты посмотри, что эти живодёры делают! — соседка потрясает очередной казённой бумажкой, вынутой из почтового ящика. — Обложили земельные участки таким налогом — будто они у нас золотые!
Наш микрорайон загнан в самую пойму обмелевшей речки, в овраг, на бросовые земли. Здесь когда-то искали нефть — не нашли. Геологи с мощной техникой отчалили. После них остались вывороченные глубинные пласты ярко-оранжевой глины и чудовищные гусеничные колеи.
Сегодня вместо глиняных пластов и торчащих ржавых железяк поднимаются пышно взбитые чернозёмные подушки маслянисто поблёскивающих грядок. Не счесть, сколько сюда перевезено машин с торфом, перегноем, компостом. Сколько вбухано денег, сколько пролито пота, а порой и слёз. И, впрямь, золотые участки получаются.
— Когда мы хребты на пустоши ломали, государство нам не то, что руку помощи — мизинчик не протянуло! Со стороны, ручки в брючки, поглядывало, — бушует соседка. — А как на не угодьях возделали сад, провели за свой счёт газ и воду — тут как тут: лапы загребущие, глаза завидущие.
Это правда.
Почему человек так любит-холит свой участок? Да потому что, если хотите, это макет личного крохотного государства. Телевизор включить, газеты развернуть страшно: мир сходит с ума. Правители-бездари губят чужие, того хуже — свои собственные народы. Голова идёт кругом, почва уходит из-под ног, всё летит в тартарары. Человеческая низость и алчность достигла глубин, ниже которых пасть некуда. Жизнь обесценилась до копейки…
И вот из этого хаоса человек ступает в бережно сотворённый им мирок. Тут царят первозданный покой, порядок и ясность. Идеально, по шпагатику, расчерчены и разбиты грядки. В теплицах и парниках зреет, цветёт и наливается соком всё, чему положено расти и наливаться. В отхожем месте, в компостной яме пропадает и гниёт то, чему положено пропадать и гнить.
Всё — от цветов до картофельной ботвы — кротко и доверчиво склоняется перед хозяином и господином. Они знают, что их творец и властелин бдителен и мудр, справедлив, добр и беспощаден. Он сурово и без промедления расправится с внутренними и внешними врагами: будь то сорняки, дрозды, тля или парша. Кого следует — напоит, поддержит, подкормит. Что непозволительно, жирно, нагло разрослось — проредит, прищипнёт, оборвёт, пасынкует, вытравит, выкорчует, искоренит и уничтожит. Восстановит гармонию и справедливость — и кинет на свои владения исполненный гордости взгляд, ревниво покосится на соседский участок…
Это что касается дач и огородов. А если человек имеет не хлипкую дощатую времянку на шести дачных сотках, а Дом, Крепость? Крепость для тела, для души.
Сосед-пенсионер смущённо преподнёс тетрадку: «Вот… Труд, так сказать, последних лет. Вы там у себя куда-нибудь в газетку пристройте. Очень важная вещь».
Вещь начиналась кратко и ёмко: «Страна в коллапсе». Как её оттуда вытащить? Сосед подсказывал — как. Есть фонд с мудрёным названием стабилизационный, резервный — всё одно не проедят, так разворуют.
Вот на эти денежки по всей бесхозной земле русской — благо её у нас не меряно — без промедления (ибо промедление смерти подобно) следует рыть траншеи, тянуть провода, прокладывать коммуникации. Дороги, электричество, воду, газ, телефон и интернет — именно в такой последовательности. Покрыть дряблый подгнивший, больной организм России-матушки паутиной живительных упругих, насыщенных свежей экономической кровью артерий.
И всё. И дать клич по всей России-матушке: стройтесь, мужики!
Вообще-то сосед не собирался присваивать лавры Франклина Рузвельта. Со школы ещё, из учебника истории знал: в начале тридцатых годов прошлого века Америка так же загибалась в великой депрессии. Тоже сбились с ног, искали объединяющую национальную идею. А она вон она, на виду у всех лежала. Президент Рузвельт провозгласил:
— Каждому гражданину Америки — свой Дом!
Напраслину на русского человека возводят: такой-сякой, лодырь. И не такой, и не сякой, и не лодырь. Ночей не доспит, куска не доест, а Дом поставит. Из воздуха, из ничего кусочек собственной маленькой России соткёт — только препоны не ставь, государство. Ставит, ой ставит: не любит чиновник строптивых частников. Куда удобней согнать под одну крышу тысячи бесплотных людей-теней — и крути-верти ими как хочешь.
Ведь что такое типовая городская квартира, письменно возмущался сосед. Твой пол — потолок для нижних соседей: ходи на цыпочках, не скрипни половицей. На твоём потолке, в свою очередь, беспардонно топочут и пляшут верхние соседи.
Гипсокартонные стены — в ладошку толщиной — с тобой делят такие же бедолаги, друзья по несчастью. И выходит, ничего твоего, собственного, здесь и нету. Несколько кубов душного воздуха, заключённого в тесную бетонную коробку, с зависшей в воздухе хлипкой коробочкой балкона? Вот эту вот ячейку гудящего улья и называют твоим Жилищем?
Случись война, за какую Родину пойдёт умирать человек? За этот битком набитый человеческий улей? За непотребно исписанный лифт, за чёрные, обугленные почтовые ящики, за полутёмный подъезд на триста душ, где сосед в страхе шарахается от соседа (вдруг наркоман или маньяк)? За заплёванный, загаженный собаками и бомжами двор?
