— Ты этого так не оставляй. Ударил раз — войдёт во вкус, будет всегда поднимать на тебя руку.
— Главное, не пори горячку. Бьёт — значит любит. Когда будет каяться, меньше чем на цепочку с кулоном, в виде отступного, не соглашайся. Из мужиков в это время верёвки можно вить.
— А я своему сразу отпор дала, — делилась третья подруга.
— Это как? — обречённо поддержала я игру. Всё равно, чем красочнее я описывала: как нагнулась за охапкой дров, как глупая Кэрри со всей дури подпрыгнула, как из моих глаз посыпались искры — тем больше скучнели подруги. В их вежливо-терпеливом молчании слышалось: «Рассказывай, рассказывай…»
— Однажды напился, полез с кулаками, — объяснила подружка. — Я взяла кухонный нож и говорю: тронешь хоть пальцем — убью, пусть даже спящего во сне. Это первое средство в таких случаях. Мужики, которые дерутся — они же страшенные трусы. С тех пор — ни-ни.
— М-м, высокие у вас отношения. Весело живёте…
Спустя месяц, пройдя все положенные стадии цветов — от грозового фиолетового до неспелого лимонного, — синяк прошёл, и я была уверена, что искупила вину перед Яной и Борисом. Но тут ещё раз — видимо, для профилактики, чтобы хорошенько запомнила — шандарахнулась так, что первый случай был просто цветочки по сравнению с этим.
У нас по краю огорода проходит общая газовая труба (называется: участок с обременением). Чтобы не пропадать земле, насадили там малину — себе на беду. Потому что все любители малинки про невидимую в зарослях трубу забывали и непременно об неё стукались различными частями тела. Но не сильно: почешут больное место, ругнутся — и дальше обирают ягоду. Все, кроме меня.
— И как это можно забывать о трубе? — искренне удивлялась я. — Вот у меня, как в малинник вхожу, в мыслях уже на уровне рефлекса заложено: осторожно, труба!
После чего, залезши под трубу за крупными, с пол-ладони, рассыпчатыми ягодами, я глубоко задумалась о чём-то и резко встала. На уровне рефлекса. Под трубой.
Удар пришёлся по надбровью. Стодвадцатимиллиметровая в сечении, на бетонных подпорках, труба от мощного удара загудела и завибрировала по всему участку. Вот мало что в тот момент помню, а гудение и вибрацию толстой трубы помню отлично. Над бровью образовалось что-то живое и горячее, и это «что-то» под кожей начало стремительно расти, наливаться, набухать и тяжелеть, как гирька. Пока я, обливаясь слезами от страха и боли, подвывая, неслась в дом в ванную, «гирька» странным образом обогнула глаз и стекла в многострадальную скулу.
Когда я приложила все случившиеся на пути холодные металлические предметы, а также намоченный в холодной воде платок, и осмелилась взглянуть в зеркало…
Мама родная! Видок был такой, будто под глаз впрямь засандалили гирьку грамм на двести. Вот вы думаете: есть один цвет, чёрный. А я вам авторитетно заявлю, что у чёрного имеются десятки богатейших и тончайших оттенков — от зеленоватого до сливового, — и все они причудливо переливались и менялись у меня на глазах, как нефтяное пятно в луже.
Одна соседка кричала, что нужно немедленно в скорую, чтобы сделать прокол, другая кричала, что уже поздно и кровь свернулась. Муж заводил во дворе машину, собака лаяла.…
В общем, я снова зафорсила с подсветкой.
— Вот это фонарь! — восхитился сосед. И посоветовал идти снимать побои, чтобы всегда иметь под рукой компромат на мужа. Мол, чуть только проштрафится, уголок заявления ему из кармана: «А-та-та-та!» Если он так острил, то приятельницы на полном серьёзе уговаривали писать заявление в милицию.
Когда я в тысячный раз принималась рассказывать, как собирала малину… Как совершенно забылась и резко выпрямилась… Как мощно вибрировала труба — они смотрели на меня с состраданием, будто на конченого человека. Рассказывай, мол, рассказывай. Покрывай домашнего деспота, потатчица.
С тех пор я имею за глаза репутацию женщины, которой дважды засветил муж. Как бы я горячо ни разуверяла. И я смирилась. Засветил, так засветил.
Но, когда я изредка наблюдаю сестёр по несчастью: с запудренной, замазанной, укрытой тенью шляпок специфической фиолетовой припухлостью под глазом… Которые, мучительно краснея, лепечут, как, неловко нагнулись в ванной и ударились о кран — о, я от души им сочувствую и прекрасно понимаю их смущение. Я верю им безоговорочно.
… А спорим, что нашлись читательницы, которые, закрыв газету, в сомнении раздумчиво покивали:
— Это всё так, всё понятно. Но вот интересно, за что всё-таки муж на самом деле ей припечатал? Уж больно взволнованно, подробно и горячо кинулась она объяснять происхождение этих самых… печатей. Дыма — его без огня не бывает.
