Скопус. Антология поэзии и прозы - [66]

Я обычно не возражал на это, я молчал. То, что я хотел бы сказать, обращено не к русским, у которых много своих бед и несчастий, длящихся более пятидесяти лет и по сей день, а к самому себе и к соплеменникам своим, к евреям. А сказал бы я им вот что: „видите, что получается, когда мы, евреи, лезем в чужие хлопоты? Не поискать ли нам своих забот? А мы кинулись участвовать в революциях, строить соцкультуру, ассимилироваться под русских. Мы забыли, что обрусеть может человек любой нации, от немца до японца. А еврею это невозможно, потому что на этот случай есть у русских поговорка: „жиду крещеному (ассимилированному тож) и вору прощеному — одна цена“. Так похлопочем о себе!“

Слушал я Аню и Бахмана с улыбкой, с эдакой мудрецкой улыбкой. И улыбка эта стала еще шире, когда я узнал, что про „антисемитский инцидент“ стало известно Гуревичу и Абраму Мордкевичу, секретарю парторганизации. Бахман написал заявление, и вот они „занялись этим вопросом“ и беседовали с Аней.

Итак, член КПСС Николай Сулима допустил антисемитскую выходку и допустил ее прямо в Еврейской автономной области. Если б дело происходило, например, в столицах, то поговорили бы — и баста! А может, и говорить не стали б — так бы утерлись. А в ЕАО — вроде бы выходит, национальное оскорбление. Как же: старик Мицель, ответсекретарь, ходит серый: „Ведь я его из младших литсотрудников в журналисты вывел, ведь он мой ученик!“ Панман, замред по идеологии, вздыхает: „Как я с ним говорить теперь буду, как на планерках рядом сидеть, как руку при встрече жать?“ Еврейская редакция чуть не в траур оделась. Короче говоря, вот только что все узнали, что живут среди антисемитов! Пошло разбирательство. Алла Авдошина, мой непосредственный начальник, говорит Сулиме: „Коля, ты покайся, скажи, что был пьян, не помнишь, что говорил. Покайся, Коля! Но учти: я, как член партбюро, буду голосовать за наказание на всю катушку… Дурак ты, дурак! Нашел, где откровенничать!“ Гуревич и Мордкевич посоветовались в обкоме. Там, конечно, все очень возмутились, а больше всех — Кассович, антисемитский заводила, местный главный жидоед, и назначили партсобрание с разбором персонального дела.

Как ты понимаешь, Коля на собрании каялся, плакал, говорил, что напился, как свинья, что совсем так не думает, что очень любит евреев, что у него много друзей-евреев: „И ты, Валерий, и ты, Абрам, я же с вами столько лет!.. А вы, Григорий Михалыч, вы ж меня выучили…“ и тому подобное. На собрании присутствовал и Лифантьев, дружок Колин, который решил повернуть дело и сказал, что все неправда, что Коля ничего не говорил, а вот Серова, она — антисемитка, это все она… (прием известный!). Лифантьеву приказали заткнуться, и он заткнулся, а Коле… — что ж, как говорит Панман, что ж! — ему объявили выговор; не строгий, а так.

И все? Нет, не все. На этом дело не остановилось. Сотрудники русской редакции (русского происхождения) объявили бойкот Ане Серовой. Они перестали с ней разговаривать. Даже в официально-деловом порядке. Игнорируют ее, как будто не видят и не слышат.

Анька ходит зареванная: „Мои родные русские люди не хотят со мной разговаривать!.. За что? Разве не нужно заступаться за евреев? Я ведь знаю, евреи весь талант свой отдают России, любят Россию! Зачем же их оскорблять! Я люблю евреев, а со мной за это не хотят разговаривать!“ Впрочем, это сказка про белого бычка — про таланты, отданные России…

Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать в этот день. Надеюсь, письма мои доходят до тебя в целости и сохранности. Не удивляйся, что они идут долго: я на станции отдаю их проводнику почтового вагона, поэтому есть надежда, что Галина Борисовна их не читает. Здешние ее друзья интересуются у моих знакомых: о чем это я с ними говорю?.. Страна, в которой мы с тобой живем, очень тесная. Куда ни кинешься, везде одно и то же — прописка, очередь, пьяная харя, „где — достать?“, зависть, предательство, новостройки, плавленые сырки, райком, план, порядок номеров, тупая скука — только ландшафт другой. И кое-где нет бычков в томате».

— Она кричала: «Чтоб у меня в доме жидами не пахло! Убью жиденка! Убью жидовского ублюдка! Под суд пойду, а убью!»

— Что ж, я звонил областному прокурору. Он благодарит вас за информацию. Он слышал об этом деле, но официально ему не докладывали, и он считал, что дело развивается своим порядком… Прокурор благодарит вас, обещает, что вызовет районного прокурора, и, если будет установлено нарушение законности, районный прокурор понесет должностное наказание.

— Что значит «должностное наказание»? Выговор в приказе, лишение премии?..

— Не знаю, что это может быть, но что-нибудь вроде этого.

— А может быть, и нет?

— … если выяснится, что прокурор поступил по закону.

— Прокурор закрыл дело незаконно. Я видел протоколы: установлено покушение на убийство ребенка. Есть показания свидетелей. Я уверен, что прокурор не хочет доводить дело до суда. Ведь выяснится антисемитская подоплека дела.

— Если он поступил незаконно, его накажут.

— Послушайте, Панман, вы сомневаетесь, что в основе этого преступления — антисемитская ненависть к невестке-еврейке и к внуку-полуеврею?