Скопин-Шуйский - [62]

— Поди, девочка, попроси царицу принять отца Свежинского.

Ануся упорхнула, почти сейчас же вернулась, и через минуту патер был уже в шатре. Вышанский задумчиво ходил взад и вперед, обдумывая слова патера.

Прошел час, другой. Явился пан воевода, но дочь опять не приняла его. Он поворчал и ушел.

Но вот широко распахнулись полы палатки, и показалась царица с патером. Лицо патера имело обычное выражение, но Марина, бледная, измученная, глядела решительно и твердо, с непривычной жестокостью.

Скользнув взглядом по князю, она сухо и коротко сказала:

— Велите, князь, готовиться к отъезду. Муж ждет.

Она сделала ударение на слове «муж». С этими словами она повернулась и скрылась в шатре.

— Владек, не тоскуй, она будет твоей, — весело произнес патер, ударив по плечу смущенного и мрачного князя.

— Убирайтесь к дьяволу! — грубо ответил князь. — Служите лучше свои службы и оставьте в покое порядочных людей.

Он повернулся к патеру спиной и пошел отдать нужные распоряжения. Патер, нисколько не обиженный, с ласковой улыбкой посмотрел ему вслед.

Из всех пушек палили в Тушине, когда въезжала в него Марина, десятки тысяч народа восторженными кликами приветствовали ее. Но нужна была ей вся ее железная воля, когда она увидела своего «мужа», с его одутловатым грубым лицом и красными пьяными глазами.

Она чуть не лишилась чувств, когда он слез с коня и, подойдя к ней, хрипло крикнул:

— Здравствуй, жена возлюбленная, царица! Бог снова соединил нас.

И он широко раскрыл свои объятия.

Тысячи глаз впились в бледную, дрожащую Марину. Слезы потекли у нее из глаз.

— Мужайся, — тихо проговорил Свежинский и слегка подтолкнул ее вперед.

С громким рыданием упала Марина в позорные объятия, и народ и войска, умиленные трогательной картиной встречи, разразились безумными криками в честь царя и царицы.

Едва держась от волнения в седле, неподвижным взглядом глядел на Димитрия Ваня Калузин, и ему казалось, что качается земля под ногами его коня. «Димитрий, Димитрий, Марина, Ануся», — беспорядочно мелькали в его голове имена… Он не замечал, как Ануся, взволнованная, умиленная, с надеждой и любовью глядела на него. Ясно увидел Ваня обман, роковой для всей Руси. Из-за жалкого бродяги лилась кровь.

Зная, что князя Скопина на Москве нет, он решил провести два дня в таборе, чтобы хорошенько ознакомиться с ним. Кстати, он встретил князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого. Тот был доволен встречей с ближним князя Скопина и пригласил Ваню к себе. Он принял его гостеприимство.

Удивление его возрастало все больше и больше. Здесь он встретил много знатных московских дворян: князей Сицких, Засекиных, Черкасских, подьячего Посольского приказа Грибенева. Увидел знаменитых польских рыцарей, князя Рожинского, Яна Сапегу, Зборовского, Млоцкого, Лисовского. Видел их воинов, бодрых, смелых, нарядно одетых, на чудных конях.

В тот же вечер царь Димитрий созвал наиболее знатных бояр на пир в честь приезда царицы. Страшно поразило на этом пиру Ваню (его взял с собой Трубецкой) отношение окружающих к царю. Князь Рожинский открыто смеялся над ним, чуть не кричал на него, остальные поляки тоже вели себя с ним очень вольно и громко хвастались, что они могут посадить на московский трон кого захотят.

Присутствие царицы сдерживало их, и при ней они почти ничего не позволяли себе, но измученная, усталая Марина скоро ушла в приготовленное ей роскошное помещение, и после ее ухода наступила настоящая оргия. На царя перестали обращать внимание, разве кто из панов прикрикнет на него.

Ваня с ужасом и отвращением смотрел на происходившее вокруг. Он слышал кругом разговоры и из них понял, как несбыточны и безумны были надежды царя на мирное окончание распри. Он услышал, что вся Северская земля снова объята бунтом, что сегодня утром Коломна и Тверь принесли присягу на верность царю Димитрию, что в Новгороде назначенный туда воеводой Михаил Игнатьевич Татищев вошел в переговоры с тушинским царьком, что Нижний Новгород присягнул тоже, и в заключение всего узнал, что поляки не желают исполнять условий заключенного мира и ни за что не оставят мнимого Димитрия, в расчете на богатую добычу в Москве. Тут же, при Ване, Сапега и Лисовский сговаривались напасть на беззащитную Троицкую лавру, и, когда еще не совсем пьяный Димитрий крикнул им:

«Вы сволочь, богоотступники, еретики, и я не позволю вам тронуть нашей святыни!» — они громко расхохотались. Сапега обругал его пьяным шутом. Лисовский, смеясь, крикнул:

«Милостью нашею царь, молчи!» А Рожинский опрокинул ему на голову остаток вина из кубка. Царь, шатаясь, встал.

— Подлая дрянь, бродяги! — крикнул он и неожиданно для всех плюнул в лицо Сапеге.

Сапега, с налившимися кровью глазами, вскочил с места и выхватил саблю. Выхватил саблю и Димитрий. Рожинский железной рукой схватил Сапегу и отбросил его в угол. Сапега чуть не упал, но удержался на ногах.

Царь вышел ругаясь, а Сапега налетел на Рожинского.

— Молчи! — грозно сказал Рожинский. — Не время. Лучше сядь сюда, — он указал место рядом с собой, — я тебе кое-что скажу.

Рожинский и Сапега были друзья, причем Сапега, менее умный и более слабый, невольно подчинялся молодому Рожинскому, безмолвно признанному всеми поляками своим главой. Сапега, тяжело дыша, опустился рядом с князем, и между ними начался оживленный разговор.