Скопин-Шуйский - [40]

Царские войска дрались молча, ожесточенно. Им нечего было кричать! Но кровь опьяняла их. Напрасно Трубецкой бросался вместе с Ваней в самые опасные места, ободряя слабых, грозя трусливым…

Ошера жадными глазами следил за боем. Его сердце закипело, когда он увидел, что дрогнули царские полки, в десять раз сильнейшие неприятеля. Это было его первое дело. Он весь дрожал от страстного нетерпения. И вдруг напряженный взор его различил впереди бешено дерущихся всадников своего названого брата Ивана Темрюкова.

— Вперед! — не помня себя, крикнул он хриплым, задыхающимся голосом.

Его настроение передалось его сотне. С дикими криками вылетели они из засады и ударили во фланг Темрюкову. Ободренные неожиданной помощью, царские люди ринулись вперед, пушкари вновь зарядили пушки, грянул залп, и в несколько минут отряд Темрюкова был рассеян ядрами, порублен почти весь мечами. Окруженный царским войском, имея у себя лишь несколько десятков людей, Темрюков бился отчаянно. Вокруг него суживалось железное кольцо, но, как ощетинившийся вепрь, он грозно оставался на месте, готовый скорее умереть, чем отдаться в руки живьем.

Князь Трубецкой уже праздновал победу, всей массой своих войск обрушиваясь на нестройные кучки, оставшиеся от отряда Темрюкова.

С безумной энергией бросался Ощера, крича своему брату. Тот его не видел и не мог слышать за громом битвы. Отряд Темрюкова был почти весь уничтожен. Царские ратники наседали, Темрюков слабел. Но вдруг царские полки дрогнули и подались… Пронесся торжествующий победный клич, и в тылу царских войск неожиданно, словно из земли вырос, появился отряд великого гетмана. С криками: «Да здравствует царь Димитрий!» — отряд Болотникова ударил в тыл царским войскам. Ободренный Темрюков удвоил свои нечеловеческие усилия.

Трудно описать панику, которая произошла в войсках Трубецкого. Воины бросали оружие и беспорядочно бежали по всем направлениям, безжалостно избиваемые, как младенцы. Охваченный ужасом, в сознании погубленного благодаря ему дела, князь Трубецкой разбил о камень свой меч, скинул латы и помчался туда, где была верная смерть.

Через час все было кончено. От царского войска не осталось ничего. Обессиленные шайки бросились во все стороны, побросав оружие, и некоторые из них, застигнутые врагами, кричали: «Да здравствует царь Димитрий!..» — и присоединялись к полчищам Болотникова. Тяжело раненный Ощера едва был спасен своим стремянным. Без шлема, без лат, с развевающимися волосами и открытой грудью несся Трубецкой с кровавого поля в сопровождении немногих близких. В числе них был и Ваня, мрачный, угрюмый. Он вспомнил слова Ануси. С ним везли и полубесчувственного Ощеру. Трубецкой был мрачен.

— Скачем к князю Воротынскому, — промолвил он, обращаясь к своей свите.

Но его ждал страшный удар. Едва выехали они на калужскую дорогу, как встретили толпы израненных полуголодных, безоружных беглецов князя Воротынского. Истома Пашков обрушился как снег на голову на войска Воротынского и разгромил его, как Болотников Трубецкого. Все было кончено. Царского войска не существовало. Сотни пленных погнали в Путивль. На много верст калужская дорога была усеяна трупами. С бешенством, с ожесточением преследовали бегущих летучие отряды великого гетмана и всех, кто не кричал: «Да здравствует царь Димитрий!» безжалостно убивали…

К Трубецкому присоединился на калужской дороге и Воротынский. В сопровождении менее чем пятидесяти человек они неслись, словно гонимые страшным призраком.

— Да сгинет Василий Иванович! — чуть не скрежеща зубами, кричал Трубецкой. — Не слуга я ему более, еду к себе в вотчину.

Бледный, едва держась на седле, скакал с ним рядом Воротынский.

— Обманул, всех обманул царь Василий, всему войску велел объявить, что на татар идут. А как ратники увидели своих кровных… О-ох… — и Воротынский громко застонал, склонившись на гриву коня.

XI

Темрюков, упоенный победой, прежде всего поспешил туда, где жила его пленница. На взмыленном коне подскакал он к воротам и страшно был поражен, что не открыли ему ворот на его властный оклик, что мертвая тишина царила во дворе и доме. Он приказал сопровождавшим его открыть ворота. Темрюков влетел во двор — никого. Бросив коня, он как безумный взбежал на крыльцо, открыл дверь — горницы пусты. Он обежал весь дом от подвалов до светелок. Дом был пуст.

— Убежали! — с бешенством решил он и, выйдя во двор, вскочил на коня и помчался к Шаховскому.

— Где он? — не помня себя, закричал он, врываясь в покои князя. Глаза его налились кровью. Судорога искажала его бледное лицо.

Князь Шаховской невольно отступил.

— Кто? — спросил он. И, когда узнал, в чем дело, только руками развел.

— Где же твоя охрана, Иван Петрович? — уже с обычной насмешливостью спросил он. — Где же твои слуги верные были?

Темрюков бросился вон.

— Добро, не уйдут далеко, — твердил он про себя.

Но его душил гнев и жажда мести неведомо кому и за что. Застань он у себя хоть одного холопа, он не нашел бы ему достойной пытки. Но оставленные им холопы во главе с Сорокой бежали все, и его бешенство обрушилось на пригнанных в Путивль пленных… Из трехсот человек, приведенных им в Путивль, едва десятый избежал мученической смерти.