Скопин-Шуйский - [28]

— Вот верно, именно верно, — словно обрадовался Телятевский, — именно что бесовское наваждение.

Шаховской, словно в глубокой раздумчивости, покачал головой.

— Пусть так, — произнес он, — но негоже об этом при народе говорить, нас же побьют, а тут мы под знаменем Димитрия живо ссадим Василия Ивановича… Так ли, бояре? — закончил Шаховской, и опять в его глазах забегали лукавые огоньки.

— Не годится снова мутить народ, — задумчиво проговорил Истома.

— Не годится, — отозвался Телятевский.

— Так выпьем же, друга, здравицу за царя Димитрия Ивановича, — уже совсем весело воскликнул Шаховской, наполняя вином стоявшие на столе кубки.

Все трое с веселыми лицами опорожнили кубки. И князь Телятевский и Истома в один голос говорили, что все готово и по одному слову двинется вперед. Шаховской сообщил им, что со дня на день ждет гетмана войск Димитрия Ивановича и тогда начнется общее наступление. За разговором незаметно наступила ночь, все чаще и чаще стали раздаваться с улицы пьяные и буйные возгласы.

— Ишь их разобрало! — с презрением произнес Истома. — Много, правда, князь, у тебя тут сволочи скаредной.

— Ништо, — ответил князь, — и они пригодятся.

— Нет, мои веневцы как на подбор, — продолжал Истома. — Уж не взыщи, князь, а они у меня отдельным отрядом будут.

Князь молча махнул рукой.

Гости допоздна засиделись, ели, пили и в конце концов решили подождать царского гетмана, о приближении которого был уже давно извещен Шаховской, и всей силой ударить на Москву. Князь сам провел своих гостей в приготовленные им комнаты и, оставив при них слуг, веселый и довольный возвратился к себе. Успех затеянного предприятия превзошел все его ожидания. Замысел выдвинуть нового Димитрия оказался настолько блистательно подготовленным в какие-нибудь два месяца, что в окончательном торжестве над царем Василием нельзя было, сомневаться.

Князь Шаховской был, безусловно, человеком умным, хитрым и деятельным, но, поставленный невидимыми руками во главе грозного движения, будучи явным «всей крови заводчиком», он не представлял себе ясно и определенно цели, к которой стремился. Зная заведомо, что Димитрий убит, и выставляя вместо него другого и действуя его именем, он не мог сам рассчитывать на престол. Он всеми силами стремился раздуть народную любовь к Димитрию и действовал очень удачно. Мог ли он после этого надеяться на то, что народ отречется ради него от того, кого избрал сам и кому принес столько жертв? Он самонадеянно считал себя главой дела, в котором был, пожалуй, едва ли не чернорабочим.

Он не сознавал этого и не видел, что опальные бояре Масальский и Салтыков умели влиять на него тайно, но упорно, что близкий к покойному царю и царице иезуит Свежинский и письменно и лично при последней встрече на днях проездом в Самбор, под видом самой восторженной похвалы, с помощью утонченной лести сумел направить его волю на известный путь, продиктовать несколько грамот для отправления по Руси, научить, как надо обращаться и с Пашковым и с Телятевским и в особенности с дворянином Ляпуновым из Рязани, который должен был со дня на день поднять там бунт и потом приехать повидаться с Шаховским. Князь считал Свежинского истинным другом покойного царя и считал себя чрезвычайно хитрым, что во имя этой привязанности сумел привлечь на свою сторону такого необычайно умного, ловкого и неутомимого помощника.

Иезуит понял это и всеми силами своих блестящих дарований поддерживал в князе это убеждение. Князь был доволен, иезуит еще больше. Какое ему дело до русской крови, до Димитрия и несчастной Марины? Он знал, что тот, кого они найдут и поставят на царство, будет в руках ордена. Ему ничего не надо больше. Он работал: Ad maiorem Dei gloriami [3].

III

Шаховской вышел на крыльцо. Черные тучи нависли над землей, и было что-то зловещее в кровавом зареве костров, играющем на темном небе. На дворе тоже горел костер, и около него теснились темные тени караульных стрельцов. Неясный гул несся от города. С высокого крыльца князь взглянул вдаль. Глубокая непроницаемая тьма царила на горизонте, и в этой тьме терялась дорога на Москву. Князю стало жутко. Бессознательно, смутно он почуял нечто схожее между своей судьбой и бездорожной тьмой ночи.

«Скорее бы вперед!» — подумал он, и ему вдруг захотелось велеть ударить в набат, заиграть трубам поход и во главе своих необузданных полчищ полететь в эту загадочную даль, озаряя свой путь пожарами…

«Когда будет воевода царский и кто он таков? — думал князь. — Только бы скорей, скорей!»

Вдали загрохотал гром. Князь перекрестился и тихо вернулся домой. Спать ему не хотелось. Выпитое ли через меру вино, разговоры ли с Телятевским и Истомой или просто душная грозовая ночь были тому причиной, но князь, поворочавшись беспокойно на своей постели с полчаса, снова встал, велел зажечь побольше свету в столовой палате и позвать к себе начальника его караулов, молодого Темрюкова.

Через несколько минут Темрюков входил в комнату, он только что вернулся с обычного разъезда.

— Здравствуй, Иван Петрович, — ласково приветствовал его князь. — Садись, друг, что нового?

Молодой человек поклонился молча князю и сел к столу.