Скопин-Шуйский - [17]

— Конец, — произнес Фидлер, — толкайте сильней.

Труба кончилась, и патер почувствовал, что дальше нет хода, он сильно уперся руками, и круглая заслонка заскрипела на своих ржавых петлях… Через несколько мгновений патер и Фидлер стояли в просторных царских погребах. Фидлер с грустью огляделся кругом. Бутылки с вином были перебиты, разбиты были и бочки, так что ему приходилось стоять по щиколотку в вине.

Было очевидно, что здесь произошел новый погром.

Фидлер отсчитал от трубы десять шагов и на высоте двух аршин всунул между бревен (стены погреба были бревенчатые) кинжал. Три бревна отошли как дверь, показалась узкая деревянная лестница без перил.

Фидлер пошел впереди.

Покои царицы представляли полную картину разрушения. Мебель была сломана, занавески и обивка стен частью сорваны и, очевидно, унесены, частью висели жалкими лохмотьями… Пух из перин и подушек как снегом покрывал пол. Как раскрытые гробы, беспорядочно валялись пустые сундуки.

— Что же случилось?

Патер, держа в руке фонарь, смело пошел через опустелые дворцовые покои к главному выходу. Они беспрепятственно вышли из дворца.

— Ты больше не нужен мне, — сказал патер, обращаясь к Фидлеру.

Фидлеру стало жутко при мысли возвращаться домой одному.

— Если отец позволит, — заикаясь произнес он. — я провожу его.

Патер ничего не ответил, только пожал плечами. Фидлер счел это согласием и, крепче укутавшись в плащ, глубже надвинув на глаза шляпу, шел за Свежинским своим беззвучным, кошачьим шагом.

— Ты, пожалуй, знаешь город лучше меня? — прервал молчание отец Свежинский.

Фидлер торопливо ответил:

— Весь город я знаю как свою слободу.

— Хорошо, веди меня к дому воеводы, отца царицы.

Фидлер закивал головой.

— Знаю, знаю, он живет в доме бывшего посла Афанасия Власьева. Знаю, Власьева сослали. Сюда, отец, — добавил он, направляясь в узкий, темный переулок, — здесь ближе…

Едва они вышли в переулок, как увидели направляющихся к ним навстречу двух всадников, один из них ехал впереди на белоснежном коне, другой на темной лошади следовал сзади.

Патер, а за ним и Фидлер невольно остановились.

— Кто вы? — громко крикнул первый всадник, и что-то знакомое послышалось в его голосе Свежинскому.

— Мирные жители, — ответил он по-русски, но с заметным польским выговором.

Фидлер молчал, стараясь спрятаться за спину иезуита.

— А! — спокойно произнес всадник по-польски. — Вы поляк, но вам нечего бояться меня, — несколько высокомерно и насмешливо закончил он.

И не столько по голосу, сколько по тону, патер сразу вспомнил и угадал этого всадника. Он узнал в нем молодого племянника нового царя, юного Скопина, на которого патер в свое время имел виды, зная его влияние на окружающих, на самого царя и отдавая должное его обращению, разговору и развитию, что резко отделяло Скопина от остальных бояр.

Патер мгновенно сообразил, что скрываться дольше нечего и смело ответил:

— Вы правы, князь, я поляк, и, быть может, вы окажете мне милость вспомнить меня.

Скопин слез с лошади и передал ее своему спутнику, потом медленно подошел к иезуиту и, пристально взглянув на него, произнес:

— Ну, кажется, я узнал вас, патер Свежинский.

Патер снял шляпу и низко наклонил голову.

— Благодарю судьбу, что я случайно встретил вас, — продолжал князь, — у меня дома тяжело больная женщина-полька, и, быть может, ваше присутствие принесет ей последнее утешение.

— Это мой долг, — сказал Свежинский. — Я готов.

— Кто это с вами? Слуга? — спросил князь, глядя на темную фигуру Фидлера.

— Нет, ваша светлость, это лекарь. Мы идем с ним тоже от ложа страданий.

— Тем лучше, если он лекарь, вы оба нужны мне, — произнес Скопин. — А ты, — обратился он к другому всаднику, — поезжай домой, я приду пешком. Идемте, — промолвил он.

Свежинский шел рядом со Скопиным и невольно любовался его благородным лицом и достоинством осанки.

— Но, однако, вы подвергаетесь большой опасности, — начал князь, — вы знаете, какое теперь время. Вы легко могли встретить вместо меня иных людей.

— Я знаю это, ваша светлость, — ответил патер, — но я, служитель Бога и страждущих, не принадлежу себе.

Скопин кивнул головой.

Несколько шагов они прошли молча. Наконец патер проговорил:

— Пользуясь вашей милостью, осмелюсь ли спросить светлейшего князя, что известно об участи бывшей московской царицы Марины?

— Бывшая царица и ее женщины, — спокойно ответил князь, — теперь в полной безопасности, у воеводы Сандомирского.

— Хвала Иисусу! — вырвалось радостно у иезуита, но он сейчас же сдержал себя. Перед племянником нового царя ему казалось, по тогдашним нравам, неприличным выражать радость о спасении недавней царицы.

Но, к его глубокому удивлению, Скопин серьезно ответил:

— Да, слава Богу, много крови и так пролилось безвинно.

Скопин шел несколько впереди и наконец свернул в улицу, по которой еще недавно проходили патер и Фидлер, направляясь к царице, и где патер прилеплял к воротам свои грамоты.

По улице уже двигались навстречу князю слуги с факелами, освещая дорогу. Ворота были широко отворены и весь двор и крыльцо освещены факелами.

Среди почтительно склонявшихся слуг князь поднялся на высокое крыльцо и вошел в комнаты. Патер и Фидлер сошли за ним. Княжеские слуги бросились и помогли им снять плащи и шляпы.