Скопин-Шуйский - [19]

Ваня вышел и через несколько минут вернулся с новыми вестями:

— По Москве волнение, собираются недобрые люди, говорят, что царь разрешил грабить и резать бояр-изменников и всех иноземцев.

— Собирай людей, — приказал князь, — мне десять, тебе двадцать да двадцать дай стремянному Добрыне, — поедем объездом.

Оставшись один, князь крупными шагами заходил по комнате. Он мучительно думал, стараясь угадать виновников этих смут. Царь ничего не предпринимал, окружающие его тоже, как будто все кругом было спокойно, и Скопин чувствовал, что какая-то высшая воля возлагает на его молодые плечи тяжесть забот о родной земле. Все словно ослепли или растерялись. Не по-царски короновался царь Василий: без пышности, без торжественности, без пиров и милостыни, украдкой, словно боясь, что сорвут с его головы венец Мономахов. Народ был недоволен.

«Не виновен царь Василий, — думал Скопин, — что в нем душа не царская, не виновен!.. Но Русь стоит за ним. Будь же щитом ей, Господи!»

На улице едва забрезжил утренний свет. Пора ехать. Но надо сперва повидать патера да лекаря.

Скопин подумал о спасенном им шляхтиче с девушкой, и ему стало жаль эту юную девушку, быть может сейчас умирающую. Он был рад, что ему случайно удалось исполнить просьбу ее отца и привести к ней ксендза.

Патеру действительно удалось при помощи Фидлера возвратить к жизни девушку, дочь пана Хлопотни, которую старик отец обожал. Но старику обошлось это дорого — объявленный по проискам иезуитов в своей стране вне закона за то, что осмелился уклониться от помещения дочери в монастырь, он бежал в Московию и теперь оказался во власти патера.

Патер взял с него клятву в полном повиновении и половину его состояния.

Князь уже стоял в комнате совсем одетый, готовый выехать, когда на пороге почтительно остановился Фидлер.

— Ну что? — по-русски спросил князь.

На ломаном русском языке Фидлер ответил, что всякая опасность миновала, но что дней десять девушка должна жить в покое. Князь поблагодарил Фидлера наклоном головы и позвал Калугина.

— Дай этому человеку полсотни рублей, — приказал он.

Сердце Фидлера замерло от восторга, когда он услышал, что ему предназначена такая огромная по тому времени сумма.

Через несколько минут Ваня вернулся, неся в руках довольно объемистый мешочек с серебром. Фидлер с загоревшимися глазами стал униженно кланяться и благодарить князя, мешая русский и немецкий язык. Но князь не обращал на него никакого внимания.

В эту минуту в комнату вошел патер.

— Благодарю вас, пан Свежинский, — произнес князь, — чем благодарить мне вас?

Патер низко поклонился и ответил:

— Если светлейший князь хочет мне оказать милость, пусть разрешит мне повидать бывшую царицу, среди ее женщин не мало моих духовных дочерей. Многие не знают о судьбе своих мужей или близких. Некоторых из них я мог бы обрадовать, других утешить в их горе.

Князь внимательно выслушал патера и, подойдя к столу, написал на большом свитке несколько слов и велел Калузину скрепить княжеской печатью.

— Вот, — произнес он, подавая свиток патеру, — возьмите. С этим вам помогут и на улице царские люди.

Патер поблагодарил и, снова глубоко поклонившись, вместе с Фидлером вышел из комнаты. Для них обоих ночь эта была удачна.

Едва Скопин вышел на двор, как узнал новые вести. Прискакавший разведчик донес, что до самого Серпухова, до которого он доехал, только и разговоров, что о спасении царя. Некоторые клялись, что даже видели его. Никто почти не верит царским грамотам, всюду разосланным о том, что он был вором и расстригой. Холопы бросают своих господ и бегут в леса и в землю Северскую. То же подтвердили и другие разведчики.

«Нельзя терять времени», — думал Скопин.

В Москве уже начал бушевать народ. То здесь, то там в эту ночь делались попытки поджечь дома бояр и иноземцев. Отряды Скопина ловили мятежников и отбивали от них боярские дома.

До наступления дня Скопин разъезжал по Москве и, поставив в некоторых местах крепкие караулы, заперев улицы и площади рогатками, усилив заставные отряды, помчался к царю.

X

С видимой почтительностью окружали бояре сидевшего в креслах царя.

Скопин окинул их взором, и от него не скрылось выражение злорадства на лице князя Голицына и Шереметева. Михаил Нагой, стоя сзади них, изредка что-то шептал то тому, то другому. За царским креслом неподвижно стоял молодой Ощера, бледный и печальный. При виде Скопина он вспыхнул и опустил голову.

Скопин низко склонился перед царем и потом отдал поклон боярам.

— Здравствуй, Миша, — произнес царь. — Что на Москве?

— Спокойно, великий государь, много людей похватал я и отправил в острог, — ответил Скопин и подробно передал царю все, что сделал за эту ночь.

— Исполать тебе, княжич, — произнес Мстиславский, наклоняя седую голову.

Царю хотелось похвалить племянника, но, видя нахмуренные лица ближайших к нему Татищева и Голицына и понимая, что Скопин действовал самостоятельно, не знал, что сказать.

В эту минуту в комнату шумно вошел брат царя Иван.

— Великий государь! — крикнул он с порога. — По твоему ли указу расставлены рогатки по Москве, что ни пройти, ни проехать? По твоему ли указу из Москвы не выпускают людей и в Москву не пускают твоих гонцов? — и он злобно взглянул на спокойно стоявшего Скопина.