Скоморохи - [27]

— Есть, боярин-судья!

— Есть, так ведите знайку.

Один из якушкинских метнулся куда-то. Боярин поглядывал то на истца, то на ответчика. Думал: «Если доведется на поле биться, пареньку перед Якушкой не устоять. Рожу Соловей вон какую наел, кулачища по пуду, сам в сажень, одно диво — голос бабий».

В толпе закричали:

— Знайку! Знайку ведут!

За молодцом из якушкинской ватаги плелся тощий мужик в черном кафтанце. Багровый нос его лоснился, мутные глаза косили в стороны. Боярин Басенок чмокнул губами, помотал головой: «Ну и знайка!» Строго спросил:

— Прозываешься каким именем?

Тощий мужик затряс бородой, глаза его блудливо юлили:

— Оким, по милости господней богородицыной обители черноризец. Ради оскуднения обители в миру кормлюсь.

Торопливо, без запинки, рассказал: сидел в харчевой избе, слышал, как Ждан хвалился извести кого-то наговорным кореньем: «Я-де, такой наговор знаю, если наговорить да под ноги кинуть, у того в брюхе жабы выведутся».

Упадышевские молодцы от удивления хлопали глазами: «Ай да монах! Врет и не поперхнется». Однако знали — с такими делами шутки плохи. За злое волховство не раз уже горели люди на срубах. Ждан припомнил: когда сидел с Двинянином и Хвостом в харчевой, видел ссутулившегося за печью монаха-пропойцу.

Боярин-судья поник головою, раздумывал. Видно было — без крестного целования не рассудить. Велел подьячему Волку кликнуть попа. Тот приоткрыл дверь в избу, сказал что-то. На крыльцо боком выполз дряхлый попик, щурясь от снежной белизны, стал торопливо прилаживать епитрахиль, вытащил из-за пазухи медный крест. Басенок велел всем троим — истцу с ответчиком и монаху Окиму подняться на крыльцо.

— Стоите ли на том, что по правде и истине говорили?

Якушко Соловей и Ждан ответили в один голос:

— Стоим!

Косой монашек Оким хрипловато пискнул:

— Стоим!

— И крест святой в том целуете?

Якушко шагнул к попу, поднял кверху два пальца:

— Перед господом богом и животворящим его крестом клянусь — за правду стою. — Приложился к кресту губами, отошел, стал в стороне. За Якушкой целовали крест Ждан и монах Оким.

Басенок поднялся с лавки. Поднялись и излюбленные мужики и подьячий. Лицо у боярина судьи было сурово и торжественно, выпрямился во весь могучий рост, медленно выговорил:

— Бог вас рассудит. Биться вам мечом, чеканом или ослопом — воля ваша. Биться на поле у Троицы, честно, наговоров на сброю, какой станете биться, не класть, волховством не волховать и узлов не вязать. Кто на поле кого побьет, тому и песни и позорища на Москве играть, где похочет. И деньги просудные с побитого взять.

Излюбленные мужики закивали бородами. Боярин вершит дело по правде. Где человеческим умом дело разобрать, когда каждая сторона на своем стоит и крест целует.

Из толпы кто-то выкрикнул:

— Не по правде боярин дело вершил!

Басенок упер руку в бок, хмуря брови шарил глазами по лицам толпившегося у крыльца люда:

— Кому мой суд не по нраву?

Вперед вышел Упадыш, задрав голову вверх на боярина, выговорил:

— Не по правде, боярин, рассудил. Ждан перед Якушкой, что куст молодой перед дубом. Ждану жизни осьмнадцатая зима кончилась, а Якушко на поле не один раз бился. Вели, боярин, бойцов поравнять и биться укажи оружьем, к какому оба привычны.

Боярин Басенок молчал, раздумывая. Лицо его было по-прежнему хмурым.

— Затейные твои речи. Какое ж оружье обоим бойцам по руке?

Упадыш почти радостно выкрикнул:

— Песня, боярин! И Ждан и Якушко оба песни горазды петь. Вели обоим песню петь, какую каждый хочет. А ты рассуди. Кому бог пошлет лучше спеть, того и правда.

Морщины на широком лбу боярина-судьи разошлись, лицо посветлело:

— Хитрое умыслил. Обычаи дедовские и прадедовские мне ведомы, а отроду не слыхал, чтобы бойцы вместо меча или ослопа песней бились.

В толпе заговорили:

— Упадыш правду молвит!

— Ослоп не господь, а ослопина не судьбина!

— Пускай поют!

— А боярин с излюбленными мужиками рассудит.

— И без крови.

Боярин Басенок никак не мог придумать как быть. «Оно б ничего — песней дело решить. Владыко митрополит не единожды говорил: кровь лить на судном поле богу не угодно и грех великий, грозил даже велеть попам убитых на поле не отпевать, а убойцов отлучать от причастия. Да как велеть песни истцу с ответчиком петь, когда день постный?»

Ждан стоял на крыльце, глядел на теснившийся люд, Клубника радостно кивал ему головой. У Якушки рот раскрыт, будто треснули его по затылку чеканом, никак он не ждал, чтобы дело так обернулось. Знал, откажись он сейчас петь, тогда и на торг не показывайся. «Якушко со Жданом в песне тягаться не захотел, против Ждана горлом не вышел». Слава, что клажа — упала с воза и пропала.

Боярин судья решился: «Хоть и постный день, пускай поют — лучше, чем кровь лить». Повернулся лицом к толпе, раздельно вымолвил:

— Быть по людскому хотению. Биться истцу с ответчиком не мечом, не чеканом, не ослопом, а песней.

У крыльца люди зашумели:

— Добро!

— Без крови суд!

Басенок шикнул, чтобы притихли.

— Ходить вам на поле к Троице не для чего. Места и здесь довольно, а песню каждый пойте, какую кто захочет, только б не срамную.

Ждан и Якушко сошли с крыльца, за ними сполз красноносый черноризец Оким. Народ у крыльца расступился. Боярин-судья сказал: