Скользящие в рай - [34]

– Никодим. Никодим.

Но он не ответил. Он как-то очень нехорошо сопел. Недолго. Потом он умер.

55

В сумке у него лежали какие-то деньги, паспорт, несколько фотографий разных женщин и одна – маленькой девочки с белым бантом на голове. Все это я запихнул обратно, а сумку положил ему под голову. Потом я пошел к ограде, за которой, по-видимому, выпасали коров, и выломал из нее длинную, горизонтально прибитую жердь. Это далось мне с большим трудом и заняло немало времени, поскольку из-за усилившейся и сделавшейся постоянной боли в ребрах я не мог действовать в полную силу. Те семь гвоздей, на которых держалась эта жердь, мне пришлось выбивать и вытаскивать целую вечность с применением досок, камней и веса собственного тела. Я хорошо их запомнил: их длину, форму и то, что их было семь. Наконец жердь была выдрана и повисла. Какой-то железякой я вырыл у обочины дороги яму, достаточно глубокую, чтобы в нее можно было установить выломанную жердь. Тогда я вернулся к Никодиму и из последних сил стянул с него рубашку. Я нацепил рубашку на конец жерди, поднял ее кверху и другим концом впихнул жердь в яму. Получился криво торчащий, неустойчивый шест, на котором, подобно знамени поверженного войска, висела мокрая от крови рубашка с темно-красными попугаями. Потом я прикрыл тело Никодима ветками и так оставил его. Больше ничего сделать было нельзя. Из всего, что было, я забрал только банджо.

56

Вот так. Я не ушел в Таганрог. И белый пароход уплыл в Черное море. Я возвращался назад. Странно, а ведь у меня не было другого выбора. Этот город, точно губка, втягивал меня обратно. Он не дал нам удалиться настолько, чтобы исчезнуть из вида. Он ни на минуту не сводил с нас пристального взгляда кровопийцы. Наверное, ему надо было, чтобы я издох в его муравейнике.

Вот ведь какое дело: у меня есть руки и ноги. И голова на плечах тоже есть. И по всему выходит, что я могу позволить себе пойти куда захочу. Почему же я возвращался? Как намагниченный. Зачем? Сам опять шел к тому, что без сожаления оставил, что сулило одни невзгоды, лишало надежд? И никакой пароход – да что пароход! – бревно на воде и то меня там не ждало ни у какого причала.

Я вошел в него на рассвете. На рассвете он не такой. Прижавший уши, подслеповатый, расслабленный. Можно даже подумать, что ему не нужны твоя печень, мозги, селезенка, кости, сердце, кровь, душа.

И сейчас, когда мне так нужны были силы, меня охватывала цепенящая паника, как будто моя жизнь все-таки могла быть окрашена высоким и неведомым значением.

По пути я набрел на озерко, в нем ополоснул лицо и руки и пиджак застегнул на все пуговицы, чтобы не угодить в участок сразу.

Эта сволочь меня не отпускала.

57

Я так ничего не понял – ничего не понял – ничего.

58

Мне ничего не оставалось, кроме как пойти домой. Денег у меня не было, поэтому пришлось чесать пешком через полгорода, так что у дома я был только часам к одиннадцати. Цель визита была не до конца понятна, в квартире могли жить уже другие люди, а наше имущество описано и вывезено судебными приставами. Но с другой стороны, куда-то же надо было девать свое тело?

Стояла ясная, солнечная погода. Женщины играли с детьми, дворники чистили урны, мальчишки прогуливали уроки, трудящиеся неслись по своим делам – картина ни капли не изменилась. Консьерж не узнал меня и выскочил наперехват, а когда все же узнал, смутился. Я вошел в лифт, поднялся на свой этаж, подошел к двери. Постоял немного, затем нагнулся и сунул руку под половик. Ключ лежал под ним. И этот ключ открыл замок.

Первое, что меня удивило, что вся наша мебель была на месте. Кухня, диван, картины, сервант, занавески. Все сверкало чистотой и уютом. А взамен проданного Гене старого телевизора стоял новый. Но главное не это. Главное – запах свежих сырников, чуть не отправивший меня в нокаут. И сами сырники – пухлые, румяные, теплые, опрятно уложенные горкой на блюде посредине кухонного стола. Вот что меня сразило.

Я сел за стол и стал их есть. В это время открылась дверь ванной комнаты и оттуда вышла жена с намотанным на голову полотенцем, в белом халате и зачем-то уже в очках. По всей видимости, она услышала шум в квартире и поэтому надела очки. Я встал с набитым ртом. Она схватилась за шею, словно, выйдя из ванной, увидела висельника. Впрочем, ее нетрудно понять. Моя расцарапанная рожа, окровавленная одежда, пиджак алкоголика, банджо за спиной. Это не может не произвести впечатления.

– Я сейчас уйду, – сказал я. – Только поем, переоденусь и уйду.

Она замотала головой и заплакала. Это было слишком.

– Где ты был? – спросила она, давясь слезами, и повторила так, словно не предполагала ответа: – Где ты был?

– Понимаешь, мне надо… ( что мне надо? что мне надо? ) мне надо переодеться…

– Да, конечно.

Она кинулась к гардеробу и принялась подбирать мне чистую одежду. Крикнула из шкафа:

– Пожалуйста, прими ванну. Тебе срочно надо принять ванну. Я дам тебе чистое полотенце.

Я не стал спорить и пошел в ванную, опасаясь, что с минуты на минуту в квартиру вернется ее новый муж. Грохочущая струя повыбила мысли из отяжелевшей моей головы, горячие воды объяли душу и повлекли в сладостное забытье. Жена тихо вошла и повесила полотенце, задержалась на миг и вышла, незаметно для себя свершив простое, домашнее дельце. Вместе с паром безразличие и покой оплели сознание. И даже боль в боку подутихла. Со всего маху я макнулся носом в воду и проснулся, ногой закрыл кран. Слава богу, я отупел. Очень хорошо.