Скользкая рыба детства - [6]

Первое, самое важное открытие – о заряде, выстреливающем «пулю». Он должен сообщать стартовое ускорение, но не должен быть мощным и пороховым, иначе жёлудь разлетится в момент выстрела, не долетит до цели. Должна быть какая-то пружина, возможно, из плотной резины, заводной механизм, чтобы перед стрельбой его можно было взвести. Как в часах, когда потенциальная энергия преобразуется в кинетическую. И тогда стреляй себе, сколько завода хватит…

Тут-то мне и попалось: «Анкерный механизм (анкер) состоит из анкерного колеса, вилки и баланса (двойного маятника) – это часть часового механизма, преобразующая энергию главной (заводной) пружины в импульсы…»

Проще говоря, схема такая: ствол, подающее устройство, магазин с патронами-желудями. Лента – плотная ткань, простроченная с двух сторон, в пазы вставлены жёлуди, механизм выталкивает их поочерёдно в ствол.

Можно было покопаться у деда в гараже в старых железках – там запросто мог обнаружиться ствол и всё необходимое. В крайнем случае, выручит сосед из дома напротив, старьёвщик Семён.

Семён был человеком необычным и странным. Во-первых, необычной была его профессия, в которой не было ничего героического, когда все вокруг занимались освоением космического пространства. Во-вторых, странным был он сам, внешне похожий на Герасима, вернувшегося после вынужденного злодейства над утопленной Муму: чёрный, бородатый, бельмастый на правый глаз и громадный. Руки большие, зубы редкие, молока попьёт – сразу спичку в зубы, а если иногда и заговорит, то по-доброму мыча или предупредительно порыкивая, если очень расстроится. Родом он был из деревеньки со странным названием – Хлебари. Не хлеборобы и не прихлебатели, но и не хлеборезы, получается.

Собирал он старые тряпки, кости, железяки, свинцовые пластины от аккумуляторов, ненужную проволоку. Принимал даже кривые и помятые гвозди, вынутые со скрежетом гвоздодёром из досок, всякую мелочь – в общем, всё то, что дома оказалось не нужным.

Дом у него был угловой, добротный, стены двойные, для утепления просыпанные мелкой изгарью. Двор казался большим. Но главной достопримечательностью была конюшня – с яслями, свежим, душистым сеном и первейшим для нас чудом, смирным коньком Соколиком, на котором Семён выезжал собирать своё барахло или вывозить его на неведомую нам «базу».

Конь был почти белым, местами покрытым тёмными пятнами, глаза – цвета спелой терновой ягоды, зеркально-матовые. Если всмотреться, можно было увидеть себя, будто в кривом зеркале. Мы любовались и восторгались конём, приносили хлебные горбушки с солью, чтобы потом погладить бархатный на ощупь бок.

– Чубарая масть, – говорил довольный Семён.

Я думал, масть так называется из-за того, что грива, хвост и чуб у конька были темнее.

Семён молча, неторопливо обихаживал коня, что-то выговаривал ему. Тот прядал ушами, будто стряхивал с них невидимое другим, но был послушным, справным, ржал под настроение и откладывал душистые «яблоки» где вздумается. Почему-то пахли они приятно – возможно, из-за сена.

Двор был пуст, свободен от всякой зелени, утрамбован многими ногами, обнесён высоким забором. В углу – навес, под ним было разложено кучками всё то, что мы сносили сюда и отдавали хозяину за копейки на кино и мороженое. А ещё – пистоны ленточные и штучные, для совсем мелких – свистульки расписные, «уйди-уйди», издающие ужасные и потешные вопли из тонкой трубочки, чудо-калейдоскоп – труба, похожая на подзорную, но с цветными стекляшками. Её надо было просто приложить одним концом к глазу и немного повращать. Ну и прочая мелочь, что по теперешним понятиям ерунда, а тогда – настоящие сокровища, хранившиеся в большом фанерном чемодане, разложенные по отделениям.

Но самое главное – рыболовная леска и крючки. Это всегда было в цене.

Пацаны были основными поставщиками Семёна. Но если они притаскивали с автобазы неподалёку замасленные запчасти или им удавалось тайком уволочь что-то с завода гидравлических прессов, он страшно и страстно, впадая в косноязычие, выговаривал добытчикам и требовал снести обратно. Мог и подзатыльник выписать – легонько и не зло.

Самым примечательным, ужасным и таинственным для нас было то, что Семён оказался верующим! Конечно, он не стучал себя в грудь кулачищем, не кричал об этом, но все свои знали. Спросить напрямую мы побаивались.

Семён соблюдал посты, регулярно посещал церковь, где был старостой, – странная и нелепая, применительно к нему, должность. Я скорее поверил бы, что он играет в народном театре ремонтного завода Карабаса-Барабаса в весёлой постановке «Буратино».

Он приходил к нам в гости после Великого поста, всенощного бдения, освящения куличей в храме. Уже в лёгком подпитии, был он весел, странно смеялся. Громоздкий, занимал половину кухни, – в валенках до колен, самодельных галошах из автомобильных камер, в тулупе и малахае, с сизым от холода лицом.

Весна в наши края не спешит.

Иногда он вдруг начинал страшно материться непонятными словами, впрочем, делая это всегда виртуозно и тогда, когда не было поблизости детей.

Мама угощала его холодцом с горчицей и тихо укоряла: