Сколько стоит корона - [87]

— Да, милорд, — она сглотнула, облизнула губы и опустила глаза: — я должна.

Он не ошибся — она действительно собралась в Харроу, точно зная, что там идет война.

— Плохое время для дальней дороги, леди, — заметил Дойл, подходя к ней. Однажды он позволил ей подвергнуть свою жизнь опасности, оставшись в чумном городе, но больше этого делать не собирался.

Вместо ответа она протянула ему лист серой бумаги. Дрожащей рукой на нем было выведено сообщение о том, что остеррадские захватчики вошли на земли Харроу. Ни призыва о помощи, ни просьб.

— И что вы хотите сделать, леди? — он смял лист и отбросил его на пол. — Выйдете против Остеррада с мечом в руках? Или гневно приподнимете бровь, когда воины войдут в ваш дом?

У нее затряслись губы:

— Я буду со своими людьми и разделю их беду. Я уже выжила однажды в огне войны. И я сделаю это снова.

— Сгорите — и ничего больше. Оставьте войну мужчинам, тем, кто может что-то изменить.

— Я могу поддерживать людей, — она вздернула подбородок, — могу лечить раненых, утешать сирот. Я могу…

У нее горели глаза — темным, воинственным огнем; рыжие пряди выбились из-под головного убора, губы потемнели, по белоснежной шее потекла капелька пота, вырисовывая блестящую дорожку. Дойл стиснул зубы и отшатнулся — страх за нее смешивался в его душе с каким-то странным восхищением, приправленным раздражением, а поверх плескалось вожделение, контролировать которое было все труднее.

— Я могу спасти их! Я…

— Погибнув? Глупая женщина! — рывком он с силой схватил ее за тонкое запястье, сжал, надеясь, что она поймет, услышит — и замер, поймав ее взгляд. Бешеная ярость отступала. И он чувствовал, знал, что проиграет спор — мужчина не может воевать с женщиной, владеющей его сердцем. Знал, что отступит, отпустит ее, потому что иначе сделает ее глубоко несчастной. А отпустив ее, он ее потеряет — навсегда.

Она поняла каким-то образом его мысли, потому что осеклась на полуслове, ее щеки окрасились румянцем, и она добавила едва слышно:

— Я не могу оставаться, милорд. Мне нужно ехать. Меня ждут.

Он разжал пальцы и отошел в сторону. Что он мог противопоставить ее тихому голосу, вкрадчивому, нежному и искреннему?

— Я не смогу дать вам большую охрану, леди, — произнес он, — двое-трое рыцарей из моей личной свиты, не больше.

— Со мной будут мои слуги, милорд, они смелее и сильнее, чем кажутся. Оба преданны мне.

— Скажите, леди… — спросил он тихо, — почему вы не желаете принять от меня даже такую малость?

Охрана — это все, что он мог ей дать, но она не желала даже этого.

— Милорд… — начала она, но не договорила.

— Я вам настолько неприятен, леди?

Задав этот вопрос, он поспешил отвернуться и сосредоточиться на изучении золы в камине, лишь бы не видеть ее лица, не пытаться угадать ответ по беззвучному шевелению губ.

— Нет, милорд. Было время, когда я ненавидела вас, но оно прошло, — ее голос задрожал и сорвался, — я прошу вас, милорд, дайте мне уехать, сделать то, что я должна сделать. А когда я вернусь…

Проклятье, это было невыносимо, тяжело, больно. В ее словах звучало невысказанное обещание — и ради него Дойл готов был пойти на многое. Даже нарушить собственный долг. Язык с трудом ему повиновался, в глазах стоял туман, когда он, вновь повернувшись к ней, тяжело выговорил:

— Леди Харроу, я, принц Торден, милорд Дойл, призывая в свидетели Всевышнего, прошу вас стать моей женой, — нужно было опуститься на колено, но он не мог заставил себя сделать это — лучше было стоять, чем позорно упасть, не совладав с проклятыми ногами.

Леди Харроу молчала, крепко стискивала пальцы и прерывисто дышала, словно после долгой скачки на норовистом коне.

— Если я стану вашей женой, — сказала она как будто севшим голосом, — вы немедленно закроете меня в четырех стенах, милорд.

Он выдержал ее внимательный, пронизывающий взгляд.

— Я сам направлюсь к границе и буду защищать ваших людей. Лучше, чем это сделали бы вы. И я не запру вас — никогда.

Она опустила голову так низко, что тень вдовьего головного убора закрыла ее лицо.

— Не будь сейчас войны, милорд, мой ответ был бы иным. Если бы мои люди сейчас, в эту самую минуту, не умирали под остеррадскими мечами, я ответила бы вам иначе. Но сейчас война, — она подняла голову, расправила спину и произнесла: — я благодарна за ваше предложение, принц, но вынуждена его отклонить.

В ее доме было очень тихо. Не слышно было шебуршания крыс за стенами, нигде не капала вода, не трещали поленья в холодном камине. Наверное, именно поэтому Дойл так отчетливо слышал стук своего сердца. «Если бы не война, мой ответ был бы иным», — так она сказала. Сладкая, Всевышний, какая сладкая это была ложь. Дойл понимал, что она не желает принимать его помощь и защиту — даже ради своих людей. А он ведь был готов оставить столицу стервятникам-лордам и биться с Остеррадом до изнеможения, не только защищая Эйриха, но и покупая собственной кровью счастье леди Харроу. За пару ее улыбок он легко отдал бы как минимум половину. А за поцелуй, пожалуй, и всей было не жалко.

Что ж, во всяком случае, теперь он знал, каков ответ, мог больше не гадать, не воображать его, просыпаясь посреди ночи на мокрых от пота простынях. Он поклонился и произнес: