Сколько стоит корона - [103]

Рикон прибыл в замок Стин по делу короля — и остался на зиму из-за неожиданной метели, скрывшей все дороги небывало громадными сугробами. Дойл заметил его сразу — потому что монах был единственным, кому не было до уродливого принца никакого дела. Только раз он скользнул по фигуре Дойла равнодушным взглядом, после чего стал уделять ему не больше внимания, чем всем остальным в замке — то есть ровно никакого.

Несколькими годами позже они встретились снова — в северном гарнизоне. А потом отец Рикон, бывший тайный советник покойного короля, еще не угодивший в опалу у Эйриха, стал одним из тех, кто вытащил Дойла из остеррадского плена.

Дойл никогда не называлбы бы его своим другом — им обоим подобное было бы неудобно. Он был его левой рукой — живой заменой увечной руки.

— Ты чуть не уничтожил все, что мы строили пять лет, а также все, что строил мой отец — не без твоей помощи. Лучше бы ты, подобно своему отцу, бежал бы из доверенной тебе крепости, — Дойл выдохнул. — Это было бы меньшим преступлением.

Рик поднял на него глаза:

— Все было рассчитано с точностью, милорд. Ваше внимание было сосредоточено на защите королевы и на молодой жене, а удар в грудь спящему королю легко было бы выставить деянием ведьм. Вы получили бы корону — и уже ничто не сдерживало бы вас, мой принц. Вы достигли бы величия. Несколько удачных военных походов — и земли Остеррада были бы присоединены к Стении, а оттуда открылся бы прямой путь к морю, к торговле с иноземцами и к подлинному процветанию. Эйрих набожен и слаб, — Рик качнул головой, — он не пережил и пятой доли ваших страданий. Его душа покоится на пуховых перинах, а ваша стремится к победе. Как жаль, милорд… — он вздохнул, и кажется, его глаза увлажнились, — как жаль, что вы успели помешать Кэнту.

— Мой брат — великий король, и не тебе, сын предателя, рассуждать об этом! — выкрикнул Дойл, но не сумел ударить Рикона вновь. — Я никогда не стал бы заменой своему брату.

— У вас не было бы выхода. Королева едва ли родит здорового младенца, трон остался бы пуст — и вы не отдали бы его на растерзание милордам совета.

— Зачем? — устало спросил Дойл. — Что тебе от этого?

— Вы привыкли во всем видеть корысть, мой принц. Личную выгоду. И вы правы, но не в моем случае.

Дойл желал зажать уши руками, чтобы не слышать страшного, но правдивого признания. Рик никогда не был корыстолюбив. Он спал не больше четырех часов в день, пил только воду, ел в основном черствый хлеб и никогда не носил золота. Он не желал никаких благ — только осуществления своей идеи.

— Вы хотите, чтобы я подтвердил свои слова под пытками? — возможно, Дойлу только показалась странная насмешка в его голосе.

— Нет. Посторонним лучше не слышать твои сумасшедшие признания.

Он встретился с Риконом взглядом. Тот смотрел ровно и гордо, но с покорностью. В собственных глазах он был чист и встречи со Всевышним не страшился. Он следовал своему долгу — так, как умел.

Он должен будет умереть на плахе. Под жадными взглядами алчной толпы его проведут, осыпая ударами камней и плетей, потом распластают на помосте. Ударами тупого топора палач отхватит ему руки и ноги, и люди встретят ликованием каждый его крик. Потом ножом палач вспорет тощий живот, и крик оборвется — но Рик еще будет жить, его сердце будет биться, хотя в глазах уже погаснет искра ума, их затянет тупой пеленой боли.

Дойл вышел из его камеры, пошатываясь и с трудом переставляя ноги. Груз принятого решения камнем придавливал его к земле, и от этого груза уже не избавиться. С ним, словно со вторым горбом на спине, прилется жить.

Спустя несколько часов Эйрих осторожно спросил, какую участь Дойл считает справедливой для монаха-изменника. Дойл отвел взгляд. Ему было стыдно и тяжело смотреть на брата, но он заставил себя выговорить:

— Прости, Эйрих, но я уже принял решение о его судьбе. Я не мог допустить, чтобы человека, который пять лет говорил от моего, а значит и от твоего имени, казнили публично. Я… — он осекся и закончил, все также глядя в сторону, боясь встретиться с братом взглядом: — о нем уже не стоит беспокоиться.

— А милордам совета ты такой милости не оказал, — заметил Эйрих, тоже переводя взгляд, но больше ничего не сказал и не уточнял, в какой канаве лежит тело отца Рикона. Или в каком саду для него подготовлена могила. Он понял, что Дойл оборвал жизнь бывшего друга своей рукой.

Однако чаша мучений была еще испита Дойлом не до дна. Оставались последние глотки — и он не сомневался, что когда покажется дно, он рухнет замертво.

За время его отсутствия кляп сменили на намордник, и стало еще хуже. В наморднике Эльза смотрелась жалкой и потерянной. Какими лживыми и пустыми были глаза Майлы! И какими живыми, настоящими — глаза Эльзы.

Тени окружили Дойла, предлагая свою помощь, но он прогнал всех. Если ведьма решит убить его — он будет рад встретить свою смерть. И пусть Эйрих сам ее ловит, пусть он ее казнит — ему уже будет все равно.

Он отстегнул намордник, но Эльза не произнесла какого-нибудь смертельного проклятия, она прошептала:

— Торден!

— Не смей! — он закусил кулак, чтобы справиться с собой. Слабость была недолгой. Он сумел выговорить: — Не смей произносить моего имени. Ты, ведьма, стоишь перед главой королевской тайной службы милордом Дойлом. Тебе это ясно?