Скобарь - [5]

— Ну что вам, Журавлев? — спросил капитан-лейтенант.

Глядя куда-то в угол потолка, Журавлев сначала завел окольный разговор о стрельбе, о том, что у вчерашней винтовки надо подпилить «на ноготь» мушку, еще о чем-то… И только когда Савич повторил свой вопрос, скобарь низко нагнулся к нему.

— Товарищ нацальник, — убедительно и таинственно зашептал он, — а цем же я-то хуже других? Што ж, они святые, што ли? Велите, товарищ командир, и мне с зонтиком прыгать, а то мне горазд обидно!

Капитан-лейтенант отказал наотрез: список заполнен — это раз, а во-вторых, для выполнения задания намечены прежде всего люди, уже прыгавшие с парашютом.

— Ну пойми ты сам, Журавлев! — убеждал его Савич. — Ведь ты же не летчик, не парашютист, ведь ты же никогда в жизни с самолета не прыгал!

Скобарь кивал на все головой.

— Ндда-а… Какой я летцик! — покорно говорил он. — Это великое дело — по небу лятать. Где нам! Верно, не прыгал, николи не прыгал! Ну, прыгну, товарищ нацальник! Прыгну! Куда прыгать-то? Не вверх же — вниз, на тую же зямлю! Вот, ей-бо, прыгну!

Наконец Савич согласился включить Журавлева во вторую очередь, в резерв, на тот случай, если кто-либо выбудет из списка. Впрочем, капитан был уверен, что этого никогда не случится. Но дело обернулось иначе.

Разговор происходил в пятницу, а во вторник на следующей неделе Савич и Вальде проводили Журавлева с укромного озерного аэродрома в дальний полет.

Было раннее свежее утро. Пахло водой и лесом. На востоке тяжело гремело: били форты крепости.

Первым в кабину сел Джемс Гаррисон, американец, давно живший в СССР. Он сел прямо и строго окликнул:

— Алло! Джонни, ну!

Иван Журавлев поцеловался с Савичем, с политруком и непринужденно стал одной ногой на крыло «эмбеэр»[2], точно это был не самолет, а самая простая псковская «бяда», телега.

— Ай, братки! — вдруг дружелюбно подмигнул он провожавшим. — Цаво я вам скажу? Не голосите вы тут по мне до времени. Я што тэй колобок: от бабки ушел, от дедки ушел, а от этой цухны… и делов нет — уйду! Ну, цаво там? Трогай с богом!..

Вся эта сцена занесена на страницы альбома «Эрика Тооц» в виде одной пометки:

«7/VIII. 07. 04 м. Отлет. Колобок и Джемс».

А в октябрьских записях можно было прочесть следующее:

«Ура! Азраил вернулся! Давно не испытывал подобной радости! Удивительная история».

— Это было в октябре, — рассказал мне Савич. — Ночью, в густом тумане, когда на заливе уже шуршала первая шуга и плыли первые хрупкие льдинки, к берегу осторожно подошел тузик — крошечная лодочка голубого цвета. К недоумению и тревоге ближнего патруля, из тузика выбрались два человека. Один был в женской юбке и белом платке на голове, на другом трещала туго напяленная кожанка, лопнувшая по шву на спине. За плечом висел финский автомат, на поясе болтался нож. Ноги у него были босы. Из-под расстегнутого кожаного пальто виднелась грязная и рваная тельняшка.

Джемс Гаррисон и Иван Журавлев вернулись. Между отлетом и возвращением лежали два месяца.

Капитан-лейтенант Савич не без волнения продолжал рассказ о десантниках:

— Понимаете? Если бы об этих людях можно было уже сейчас хоть десятую часть написать… Эх, какие люди!.. Спрóсите, следили ли за ними? Следили, насколько могли. Вести приходили. Клочками, отовсюду. То наши же летчики, летавшие на разведку вражеского глубокого тыла, стали выражать претензии: мол, летать нельзя — все в дыму, каждая станция в огне, каждый склад пылает, любой цейхгауз — костер. Это они все орудовали. Потом в финской газете «Ууси Суоми» появилось несколько статей на тему: «Советские парашютисты не так уж страшны, как у нас думают». Но, видно, тот, кто писал статейку, заперся предварительно на все замки, прислушивался к каждому стуку, к каждому собачьему бреху. Навели мои ребята там паники!

Затем и в Анкаре, в турецкой газете «Улус», что ли, напечатали корреспонденцию из Стокгольма. «Красный парашютист, — говорилось там, — нисходит с неба, как ангел Азраил, и несет врагу страх и отчаяние».

Поймите же, как мы ждали всех этих азраилов, как горько переживали случайные известия из стана врага о том, что там где-то после отчаянного сопротивления убиты два большевистских парашютиста, что в другом месте красный десантник, взорвавший крупную электростанцию и преследуемый по пятам шюцкоровцами, взорвал их и себя ручной гранатой. Эх, да что вам сказать! Очень дороги они нам, эти герои. Зато вообразите себе, что было, когда вдруг два месяца спустя первым явился наш Журавлев и американца с собой привел.

Вернулись они оба очень довольные друг другом. Когда капитан-лейтенант спросил у американца, как вел себя его напарник, немногословный американец даже встал.

— Кэптейн, я много блуждал по миру, видел людей, — сказал он коротко и торжественно, — но такого, как этот Джон, я вижу впервые. Это стопроцентный воин. Если бы не он, я бы сто раз погиб. Я могу рассказывать про него целые сутки, но все же не исчерпаю всего. Вот вам первое…

И он рассказал о том, как они приземлялись.

Когда самолет, отвозивший двух смельчаков в тыл противника, дошел до назначенного места, оба они выпрыгнули почти одновременно. Иван Журавлев никогда не прыгал с парашютом, но тем не менее он сделал все, что нужно для прыжка. Несколько секунд спустя оба десантника уже висели на некотором расстоянии друг от друга в воздухе и медленно сквозь вечернюю мглу шли на посадку.